Есть некоторые вопросы, на которые я никак не могу получить ответ, сколько бы ни старался размышлять над ними, или искать совета у людей более мудрых, чем я сам, которые так самозабвенно обещают людям спасение, отпущение грехов и духовное равновесие. Мои регулярные походы в церковь порой теряли свою актуальность и смысл. Наверное, я слишком многого хочу от этой жизни. Вернее от того, что от нее осталось. Лишь жалкие осколки, которые я никак не могу склеить воедино. Наверное, даже не стоит и пытаться. Так или иначе, смерть мягкой поступью бродит около меня уже который год, вторя моим собственным неуверенным слепым шагам. Она дышит мне в затылок, холодя своим дыханием мою кожу, не позволяя ни на секунду забыть о ней и заставляя сердце биться реже, сгущая кровь в жилах. Она преследует меня, но будто издевается, лишь проверяя меня на прочность, всякий раз оставляя в живых, дробя душу на мелкие кусочки и безжалостно раня и отнимая жизни тех, кто был мне близок и дорог. А мне остается только мириться с последствиями и раз за разом задавать себе один и тот же раздражающий вопрос. Почему я все еще жив? Наверное, поэтому я не позволяю никому приблизиться к себе, так глупо пытаясь отгородить людей от страданий, которые я могу им принести одним своим присутствием. В любой другой ситуации можно было назвать меня дураком, который решил взять на свою душу непомерную ношу, взваливая на себя все страдания, переживая их в гордом одиночестве. Как будто это льстит мне, или я требую какого-то признания вместе с канонизацией после смерти. Но только не сейчас. Сейчас это единственный приемлемый для меня вариант. Только так я могу быть хоть чем-то полезен людям, которые мне не безразличны. Наверное, поэтому я тогда ощутил благоговейное облегчение, когда Ронан покинул мою квартиру. Я был на все сто процентов уверен в том, что мы точно больше не пересечемся. Все закончилось между нами слишком логично. Ставить запятую на месте точки было бы крайне глупо в этом случае. Но мне было бы приятно узнать, что я хоть как-то смог повлиять на его решение, отговорить его от попыток закопать свою жизнь под многотонным грузом вины, которую он водрузил на свои плечи, не желая прощать самого себя и не позволяя никому другому отпустить его грехи и простить. В нем слишком много жизни, чтобы действовать подобно живым мертвецам. Таким, каким являлся я сам. Мне было бы приятно узнать, что он решил двигаться дальше. Это я, пожалуй, могу узнать у его сестры. Если сильно захочу.

Подобные мысли стали для меня чем-то привычным, чем-то обыденным. Неотъемлемой частью моего заурядного быта, который я не имел возможности чем-то разнообразить кроме очередной вереницы размышлений о саморазрушении, поиска смысла там, где его и не должно быть. Именно с такими мыслями я и направлялся в реабилитационный центр, посещение которого в некотором роде тоже входило в список обязательных и практически систематических действий, пускай я довольно давно там не был. Я должен был появляться там, чтобы в очередной раз услышать, что мое состояние ухудшается. Что я сам никак не способствую своему выздоровлению. И все это с такой приторной улыбкой на губах и сожалением во взгляде, который можно увидеть даже будучи слепым. Мое состояние никогда не улучшится, и я просто пытаюсь скрасить свое скудное существование очередной порцией алкоголя, смешанной с дозой обезболивающих лекарств. И только этот коктейль мог подарить мне спокойствие на какое-то время. Позволял забыться и вновь быть самим собой, откидывая маску того Алана, которого так привыкли видеть окружающие. Мне нужно было это. Пускай для такого эффекта мне приходилось медленно убивать себя, с каждым днем сокращая и без того небольшой срок, отведенный мне после аварии. Жаль, что никто не мог понять этого. Мне все еще приходилось вежливо отвечать отказом на очередные несколько недель под присмотром врачей, которые лишь будут делать вид, что им не плевать с какой скоростью теперь бьется мое сердце. Насколько неустойчивым стал каркас из хрупких костей. Как скоро я сломаюсь. Как скоро перестану бороться с той тьмой, что накрыла своей вуалью мой мир. С какой-то стороны я – лишь исключение из правил. Не так уж и много людей могут смириться с потерей зрения в зрелом возрасте. Тем более с такой резкой. И вот даже не знаю: гордиться мне собой, или лишь сильнее убеждаться в собственной никчемности. Ведь мне даже не хватило смелости покончить с собой, своими страданиями, со страданиями моих близких. Я лишь сильнее сжимаю рукоять своей трости, останавливаясь где-то неподалеку от двери в центр, заставляя прорезиненную поверхность жалобно скрипеть под силой моих прикосновений. Я даже не могу предположить, откуда во мне столько ненависти и злости. Почему мой разум бьется в этой агонии, что истребляла все на своем пути. К тому же я так не вовремя цепляюсь за ту деталь, что этот центр был отреставрирован, что вновь и вновь возвращает меня мыслями к Рону. Человеку, которого не должно быть в моей жизни, но который никак не может покинуть мои воспоминания.

До ушей доносится чей-то крик, что вырывает меня из пелены моих мыслей, в которых я уже давно затерялся, переставая ощущать свою реальность, не имея возможности даже прикоснуться к ней, окруженный безликой тьмой. Безликими людьми, которых не существовало для меня. Они все были пустыми и безжизненными. Крик сменяется взволнованными разговорами, чужими голосами, что были надорваны от страха, которые пронизывал каждую клеточку людей, что проходили мимо меня, едва не срываясь на бег. Чужие торопливые шаги и неприятное, непонятное потрескивание раздавалось за спиной, впереди, сбоку, окружая меня, оставляя без единого ориентира, без шанса на побег. Это хотелось прекратить. Всего одним усилием, просто выключить весь мир вокруг меня. Это явно не то, что должно быть нормой для этого места. Не то, что должно касаться гладкой поверхности этих стен, отбиваясь от них ужасающим эхом. Иногда я задумываюсь: быть может, все-таки стоит поддаться течению жизни, которое уносит меня в нечто неизведанное? Может быть, стоит перестать бороться, когда в очередной раз сталкиваешься с испытанием, которое преподносит тебе сама смерть, что успела стать твоей подругой за столь короткий промежуток времени. В легкие ударяет нагретый воздух, обжигая все внутренности, заставляя сильнее опираться о трость, которая отзывалась неприятным треском от давления. Мне нужно всего лишь вытянуть одну руку, стараясь кончиками пальцев прикоснуться к стене, чтобы перестать чувствовать себя настолько беспомощным. Максимально беспомощным. Меня не покидала мысль, что в чем-то из этого есть и моя вина. Нечто безумное прокрадывалось в мою голову вместе с нарастающей паникой, что так отчетливо ощущалась в воздухе, который стал более плотным, который едва помещался в легкие, причиняя лишь боль. Боль, отчаянье, крики, смазанный запах крови – это то, что сопровождало меня, будто какое-то проклятье, куда бы я ни пошел. Я ощущаю мощный толчок в плечо, что вынуждает меня пошатнуться, едва не падая на колени. Ладонью я упираюсь в стену, в какой-то призрачной надежде пытаясь ухватиться хоть за что-то. Кажется, кто-то даже пытался помочь мне, говоря что-то про пожар в каком-то крыле и о том, что нужно быстрее покинуть здание. Но так ли это нужно мне? Иногда нужно сделать всего один шаг, чтобы решить все проблемы. Всего один шаг вперед. Может это действительно необходимо? Чтобы все закончилось именно так. Мало ли куда может прийти слепой человек, с трудом ориентируясь в здании, которое было для него, будто чистый лист, безликое темное помещение. Я прикрываю глаза, постепенно представляя, сколько еще боли придется выдержать, прежде чем все закончится. Постепенно я начинаю ощущать обжигающий запах дыма. Лишь отдаленно схожий с тем, которым я ежедневно травил свои легкие.

Осторожно, едва касаясь, веду кончиками пальцев вдоль шершавой стены, продвигаясь в практически неизвестном мне направлении, поддаваясь совершенно неведомым мне мотивам, что сильно, ощутимо подталкивали меня в спину. Шаги размеренные, тихие, едва заметные в гулком потоке несвязные событий вокруг меня, в потоке безразличных людей, которых я и сам предпочел всеми силами игнорировать. Внутри меня давно не было такой пугающей пустоты и нарочитого спокойствия, которое разгоняло кровь по телу с двойным усердием, но оставляло прежнее хладнокровие, отражающееся в жестах, в выражение лица. Трость не касается пола, мне приходится приподнимать ее, чтобы лишний раз не сбиваться, самозабвенно выводя на стене абстрактные узоры, кончиками пальцев, продвигаясь все глубже в здание, все дальше от суеты, дальше от жизни. Единственное, за что я действительно мог ухватиться в тот момент – отзвуки довольно знакомого голоса, который я столько раз слышал, которого так сильно боялся, старательно избегал. Который точно не хотел больше слышать. Оставляя его на полочке в своей памяти более спокойным, ироничным, умиротворенным, совсем как в нашу с ним последнюю встречу. А теперь он забирается в мою голову, срываясь на крик. Звук, что снова и снова так больно режет мне по ушам, хотя раздался всего раз, где-то в глубине здания, откуда разбегались люди, опаленные губительным жаром. Быть может, этого и не было. Мне так не хочется верить в происходящее. Гораздо проще и легче подумать, что это всего лишь очередная навязчивая галлюцинация, которая туманит мой разум, заманивая в ловушку. Всего лишь дым, который отравлял мой разум. Но я слишком твердо следую к своей цели. И совершенно точно знаю, что никогда в жизни не хотел бы слышать больше этот голос, что так прочно врезался в мою память. Только не таким, который разрывали слишком знакомые и одновременно почти позабытые эмоции. Через несколько шагов я заворачиваю за угол, тут же останавливаясь, оглушенный звуками обваливающейся конструкции, что поддалась силе огня, сдаваясь беспощадной стихии, заставляя меня рефлекторно отступить на шаг назад. И вновь этот голос, что вынуждает меня двинуться с места, практически забывая, как дышать. Практически забывая о моей собственной беспомощности. Где-то в горле застревают множество вопросов, которые я так и не решаюсь произнести вслух. Кто-то обязательно объяснит мне. Один из тех смазанных голосов, которые фоном звучали в моей голове, на фоне одного единственного. В сердце отзывается странное чувство, как будто я только что собственноручно причинил боль человеку, чей голос с поразительной силой отбивался от стен. Чей голос мне не хотелось узнавать и ассоциировать его с человеком, которого я меньше всего хотел встретить здесь и сейчас, в таком месте, в такой момент. Пусть это будет кто-то другой. Кто угодно. А в теле лишь предательски оживают фантомные ощущения, которые невозможно спутать ни с чем другим.
Нам давно стоит прекратить убегать от своей судьбы.

Все, к чему я прикасаюсь, обречено, однажды разрушиться. Рассыпаться на мелкие части, которые невозможно будет собрать воедино. И я не смогу ничего сделать, лишь безвольно наблюдать за тем, как чужие жизни и чужие усилия обращаются в прах. Так было с моей сестрой, когда я собственными же усилиями разрушил ее жизнь, а затем трусливо оставил ее в одиночестве именно тогда, когда она так нуждалась во мне. В моей поддержке. В элементарном моем присутствии. Так было с Анной, когда я позволил ей умереть, когда был слишком слеп и не успел заметить что ситуация стала необратимой. И так будет повторяться вновь и вновь.  Я чувствую это даже сейчас, царапая подушечки пальцев о шершавую поверхность стены, вдоль которой я шаг за шагом продвигался вперед к невидимой цели, хотя бы в этот раз не чувствуя, что я что-то делаю неправильно. Что могу поступить как-то иначе. Вместе с гулким отзвуком обваливающийся конструкции, мне приходится одернуть руку от стены, ощущая судорогу в мышцах, что будто разряд тока разносилась по нервным окончаниям. Как будто вибрации от стены и пола в десятикратном размере передались в мое тело, добираясь до самых костей, заставляя меня пошатнуться, едва не рухнув на колени. Будучи слепым, ты начинаешь видеть слишком многое вокруг себя. Начинаешь придавать огромное значение тем деталям, которые казались тебе совершенно бессмысленными, когда твой мир наполнен красками и визуальными образами, которые отвлекают от сути вещей. Такую информацию трудно держать в голове, когда каждый шорох возле тебя обращается ударом молота о наковальню. Когда здание, в котором ты находишься, буквально дышит. Часто, прерывисто, тяжело. Оно кричит. Кричит от боли, когда огонь, лишь набирая силу, поднимается все выше, продвигаясь вдоль этажей, заставляя гнуться стены, трещать напольное покрытие, пробираясь до самого основания. И крик этот отдается вибрацией, слышимым гудением, которое сливается с силой голоса, что доносится до моих ушей. Или это просто обман? Когда ты теряешь зрение, тебе начинает казаться, что ты видишь слишком многое. Что тебе становятся доступны вещи, которые были для тебя раньше совсем незаметными, а сейчас обрели осязаемую форму. Ты окружаешь себя несуществующим миром, который опирается лишь на твои ощущения, воспоминания, прошлый опыт. Я мог бы поклясться, что, стоит мне лишь протянуть руку немного вперед, я смогу прикоснуться к огню. Почувствовать его жар. Как языки пламени постепенно разрушают кожу, пробираясь до самой кости. И я даже не почувствую боли. Просто не смогу. Ведь тогда в больнице это срабатывало, когда я раз за разом жег себе руки, чтобы начать чувствовать, чтобы увидеть мир таким, каким он был для меня до аварии, чтобы все вернулось. Все, что осталось тогда там на дороге. Так смешно. Ведь это всего лишь иллюзия. Лживые надежды, которые я так ненавижу.

Всего несколько лет назад я еще даже не подозревал о том, что можно настолько сильно устать от жизни. Всего несколько лет назад я и подумать не мог о том, что стану относиться с таким равнодушием к своему собственному существованию. И буду настолько внимательным к чужим жизням. К одной единственной. Теперь нет никакого толку в моей трости. Она только мешает, отвлекает, раздражая меня, заставляя нервно кусать губы, проглатывая необоснованную злость, которая покалывала кончики пальцев, пронзая руки легким тремоло. Откуда это все во мне сейчас? Несколько простых движений и я складываю ее, сгибая раздвижные части, цепляясь пальцами за свисающий с рукояти ремешок, чтобы повесить ее на запястье. Ничего, я справлюсь и так.[float=right][/float] Нужно ослабить галстук. Дотянуться пальцами до ворота, расстегнуть несколько верхних пуговиц рубашки, чтобы было легче дышать. Как будто это поможет мне избавиться от едкого дыма, который пробирался в мои легкие, оседая на его стенках, вызывая позывы кашля, которые тугим комом застревали в горле. Я слишком быстро и уверенно шагаю вперед, позабыв про всякий страх чего-то темного и неизведанного, прежде чем чья-то ладонь упрется мне в грудь, преграждая дорогу и заставляя прислушаться. Заставляя разделять голоса, которые звучали в дали на фоне того, за который я цеплялся, будто за свою путеводную нить. На фоне того, что звал на помощь, и я почему-то слепо решил, что именно я могу ему помочь. Совершенно неосознанно я наклоняю голову, едва заметно дернув ею, как будто пытаясь лучше уловить слова, которые касаются моего слуха. Все что я слышу – ледяной, уверенный баритон с нотками раздражения и нетерпения. И я могу понять его. Даже мне не понять, что тут сейчас делает слепой инвалид, и на что я надеюсь. Мне не нравится голос, который я слышу буквально в шаге от себя. Мне уже противен тот, кто не дает продвинуться дальше, следуя за призрачными ощущениями. За голосом того, кого не хотел больше встречать на своем пути, но никак не мог выкинуть из собственных мыслей.

– Постойте! – Приходится раздраженно, с силой одернуть руку, когда кто-то грубо и резко хватает меня за предплечье, пытаясь куда-то направить и увести подальше от этого места. – Пустите! – Наверное, им еще не приходилось сталкиваться с таким упрямством и ребяческим безрассудством со стороны слепого человека. Видимо все мое внутреннее раздражение сказывается на выражении моего лица. На том, как я поджимаю пальцы, сжимая их в кулаки, как будто правда готов применить силу к тому, что по доброте своей пытается спасти бедного слепого от ярости стихии или от любых других неприятностей. Это обескураживало. Ведь такие как я не в силах сами о себе позаботиться. Такие как я, обделенные любовью Господа, требующие жалости и сострадания. Все происходит слишком быстро, чтобы я действительно начал трезво осознавать происходящее. Я цепляюсь за отзвуки прошлого, за знакомую фамилию, которая слетает с уст одного из пожарных, и тяжелое чувство где-то в груди, когда сердце болезненно сжимается еще до того как мозг построит неутешительную логическую цепочку из услышанных деталей всего происходящего. – Нейт, он… мой пациент. Я – врач. – Почему-то мне кажется, что это действительно должно звучать убедительно, что это действительно чем-то мне поможет и как-то добавит значимости моему присутствию. Хотя я прекрасно понимал, насколько глупо это выглядит со стороны. Воздух слишком быстро кончается в легких, заставляя меня дышать чаще и тяжелее, растягивая предложения на отдельные бессвязные фразы. И даже сейчас я жалок. – Психолог. – Поспешно добавляю, махнув рукой, наклоняя голову в бок. – Я могу помочь. – В голове путаются понятия. Действительно ли я могу взвалить на свои плечи такую ответственность. Но я совершенно точно уверен в том, что хочу этого.

Едва ли у нас было много времени, чтобы продолжать препираться и о чем-то спорить. В любом случае я бы этого не допустил. Мне нужно сделать всего несколько шагов вперед. Медленно, слыша резкий хруст мелких обломков посыпавшейся стены, что превращаются в пыль, пытаясь выкинуть из своего воображения мысль, будто шагаешь по полю из хрупких костей. И от любого твоего неверного движения все оборвется. Рухнет и перестанет существовать, обращаясь призрачной дымкой. Мне нужно наклониться, упираясь одним коленом в пол, чтобы услышать его прерывистое и хриплое дыхание, которое замедлялось с каждой секундой. – Рон? – Наугад провести пальцами по пыли, скопившейся на полу, чтобы наткнуться на его ладонь. Привлечь внимание затуманенного рассудка. – Слышишь меня? –  Оттянуть защитную перчатку и провести по запястью, почувствовать нервно бьющийся пульс. И сейчас я отчетливо понимаю, что ненавижу себя за свою слепоту. За то, что могу лишь догадываться о том, что произошло. Что вынужден рисовать себе безликие схематические картины, выстраивать образы, ориентируясь лишь на то, что могу услышать или ощутить. Этого недостаточно. – Они не смогут сейчас ничего сделать с завалом. – Не знаю, зачем продолжаю говорить. Ведь я уверен, что ему хватит упрямства не слушать меня даже сейчас. Судорожно сглатываю тугой комок, подкативший к горлу.  Все это – будто насмешка судьбы. Я прекрасно могу понять, что он чувствует. Когда боль пульсирует в жилах, заставляя надрывать голосовые связки, судорожно цепляясь за любую помощь, стараясь избежать ее, желая избавиться от этого навязчивого чувства в твоем теле. Но проходит время, и она сливается с ритмом твоего сердца, и ты перестаешь различать ее. Вся твоя жизнь, все твое существование пропитывается болью. Со мной было то же самое. Вот только на мои крики о помощи никто не отозвался, и я вынужден был остаться наедине со своим одиночеством в нескольких шагах от смерти. Не знаю, что я больше всего хотел в тот момент. Чтобы кто-то был рядом, кто-то важный и дорогой для меня. Услышать какие-то успокаивающие слова, или же наоборот мертвую тишину. Что угодно. Но уж точно не чертово «все будет хорошо». Все будет хреново. И мы оба это прекрасно понимаем. Поэтому я молчу, чувствуя, как сердце подпрыгивает едва ли не к самому горлу. – Есть всего один способ вытащить тебя отсюда. – Слова даются тяжелее, чем мне казалось. Они звучат резче, неуклюже и неприятнее, чем было в моих мыслях. Мне тяжело, но я стараюсь быть уверенным. И я сейчас несказанно рад тому, что из-за моих очков ему не виден мой взгляд. Настолько холодный, пустой и безжизненный, насколько это было возможно. – И я думаю, ты прекрасно знаешь какой именно. – Сколько испытаний способен выдержать человек, перед тем как окончательно сломаться? Сколько страданий может выдержать наша душа и не обрасти сквозными, кровоточащими, незаживающими ранами? Я знаю лишь одно: это то, что ты способен выдержать. Я верю в это. – Нужно твое согласие. Просто согласись и эта боль закончится. – Может это жестоко. Может, я не имею права это говорить, давать глупые и лживые надежды. Вот так вот холодно умолять его перечеркнуть и изуродовать свою судьбу. Будет еще нестерпимо много боли, но его сердце будет продолжать биться. Есть люди, которым будет больнее от его смерти, которые не смогут без него. И я искренне надеюсь на то, что он понимает это. Иначе его придется заставить это осознать.
Нужно лишь сильнее сжать его руку, возвращая его снова в этот мир.
Все, к чему я прикасаюсь, обречено, однажды разрушиться. Быть может, настало время избавиться от этого проклятья.