t h e   w e e k n d   —   i n   t h e   n i g h t ♦   ♦   ♦

Веду ладонью по затылку, сжимаю тугие жесткие пряди отросших волос, витками спускающихся к шеи, поглаживаю макушку, едва ощутимо оглаживая, пока не касаюсь гладкой шеи и не сжимаю у основания железной хваткой, растирая, наверняка, до красноты. Утро, холодное, свежее, обманчиво приятное плавно перетекло в жаркий день: солнца видно за тучными тяжелыми облаками видно не было, только что-то отдаленно похожее на тонкие лучи пробивалось в окна и норовило скользнуть сквозь полог плотных задернутых штор в погруженную мрак спальню. Я развалился поперек кровати, зажал в левой руке тонкий корпус телефона, вращаю его между пальцами и бездумно пялюсь в потолок сквозь прищуренные глаза. Вставать не хочется категорично: ворох одеял, свитых в уютное гнездо где-то позади, так и манит, пол неприятно холодит ступни, а марево сна надвигается соблазнительно-тягучими касаниями, заставляя устроиться поудобнее на подушках. Но я всё ж оставляю в покое растертую шею и принимаюсь за лицо: накрываю глаза, широко растираю щеки, чуть хлопаю по правой и даже щипаю за левую. Сонливость лишь побочный эффект не продолжительной бессонницы, я уже в этом убедился, именно поэтому сейчас просто корячусь, пытаясь сползти с постели при минимуме движений.

Получается неплохо, разве что зад глухо приземляется на пол да в поясницу врезается низкий каркас. Ну, могло быть и хуже.

И «хуже» действительно случается.

Конечно, никто не виноват, что судьбе, провидению или какому-то парнише, восседающему на облачном троне, было забавно смотреть на то, как убого начинался очередной день моей убогой (на самом деле, нет) жизни.
– Ах ты ж блять! – единственное, что вырвалось изо рта вместе с не успевшим отправиться в занимательное по пищеводу приключению глотком кофе, когда ублюдок за рулем какой-то тачки проносится мимо, выжимаю из авто максимум.  Я даже не успеваю подумать о том, чтобы сделать шаг назад – сукин сын выскакивает словно из-под земли, а мне уже не пятнадцать, и, окей, спасибо, что не по ногам. Возвращаться домой нет никакого смысла – лишняя трата времени, а в издательстве слишком много внимания уделены вечно бодрому Сан-Франциско, кто-то рассматривал импрессионистские пятна на моих штанах.

Зато сейчас рассматривала девица в приемной.
Премиленькая девица как-то уж слишком озлобленно наяривает своими наманикюренными ноготками по клавиатуре, вжимая плоские клавиши в корпус новенького мака. Время от времени она дует пухлые алые губки, сдувая так и просящуюся в глаза прядь непослушных в когда-то идеальной прическе волос, щурится и вызывающе громко цокает, пока очки, нацепленные наверняка лишь для виду, сползают вдоль спинки ее вздернутого носика. Стоит только красотке оторваться от открытого файла, как я тут же вскидываю вверх раскрытые ладони и улыбаюсь во все тридцать два, едва за спиной закрывается с тихим шорохом тяжелая дверь.

Шаги скрывает ворс ковра и мне остается только недоуменно хмыкнуть – раздутый пафос офиса зашкаливает – и тридцать девятый этаж, и эта модная аскетика, и минимализм, и красная мебель – в тон выблеванной каким-то бедолагой-бомжом крови, и мебель, наверняка не из икеи – все заставляет оглядываться вокруг себя, спрятав руки в карманы штанов. Секретарша все еще смотрит на меня, а я все не смотрю на нее в ответ, разглядывая обложку какого-то глянца, небрежно (с выверенной точностью какого-нибудь дизайнера) опущенную на столик у дивана, и становится неловко, когда она кашляет, поправляет очки, привлекая внимание, и я поднимаю на нее взгляд так, словно и не заметил ее присутствия раньше.

Приходить, определенно, не стоило. Особенно без записи. Особенно сегодня. Особенно сюда. Да и в принципе, никогда. Унижаться перед кем-то не в кайф, но это ведь и не унижение, верно? Это – что-то из книжек о мотивации с девизами «вижу цель – иду к цели» или «через тернии к звездам». В любом случае, я не горю желанием играть в гляделки с девицей, еще больше не горю желанием устраивать словесные баталии, прямо как в сериалах, что смотрела моя бывшая женушка; однако, что-то сделать нужно, и просто вломиться в кабинет, не зная, если там кто, глупо, но… Я практически потянулся к двери, когда блондинка, вскочив со своего места, мелкими частыми шагами обошла стол и скрестила руки на плоской груди. – Мисс Колдвелл не может Вас принять, – говорит она, и я не удивлен.

Это кажется в какой-то мере забавным, ведь я и сам знаю, что Илейн навряд ли будет готова хоть когда-то меня принять. И дело не в каких-то предрассудках, планах, несбыточных мечтах и запретах. Дело в ее желании не делать этого, она четко давала это понять. Не раз, и не два, и не три. А от слова смело переходила к делу, разграничивая допущенное и неприемлемое, то есть, абсолютно все. Уверен, будь ее воля, она бы воспользовалась помощью ребят в черном, лишь бы стереть воспоминания и продолжать жить во лжи, что она и делала. Илейн, какой бы умной, сообразительной и мудрой женщиной ни была, не понимала одного – память — это линия в песке. От нее невозможно отмахнуться как от надоедливой мухи в здравом уме, и чем дальше, тем труднее ее разобрать. Забыв что-то сегодня, ты вспомнишь это завтра, послезавтра или через лет двадцать, но это обязательно всплывет где-то на задворках, и тогда, тогда-то смутное осознание доведет до надоедливых мигреней догадками и причудливыми «а что, если?»  Память похожа на выстеленную где-то в пустыне дорогу: твердую сейчас, но не ощутимая часов девять назад бывшая песком или чем-то вроде этого. Илейн пытается избавиться от того, чего даже не было, загоняет собственное, то живое и чувствующее, под острие хирургического скальпеля, без страха выкорчевывая на живую. Не будь я таким трусом, сделал бы то же самое, и продолжил бы жить дальше, и дело не в «запахе ее мягких волос» или «вкусе губ» или еще чем-то таком; дело в том, что…

Во всяком случае, не стоит даже пытаться обвинить ее в чем-то; стоило бы, имея голову на плечах, понимать, что все имеет свои последствия, и последствия могут оказаться чертовски неприятными. К ним редко кто бывает готов, но все пути все равно приводят к одной цели, и то, что позади, то – позади, и туда нечего смотреть. Прошлое не делает будущее, кто бы чего ни говорил, ведь если бы это было правдой…Ну, меня бы здесь не было.  Кстати, об этом. Обойти по кругу девицу, утянутую в неимоверно узкое платье, не составляет труда, особенно когда она отвлекается на телефонный звонок и шествует в сторону стола. Дверь в кабинет, естественно, открыта (неужели их хоть кто-то закрывает?), и вламываюсь в жутко светлое помещение словно потерпевший. У Илейн все по высшему разряду, в прочем, как и всегда. Впрочем, как и она – вся такая идеальная передо мной, с чистейшим недоумением в холодном, словно вечные ледники, взгляде, с замершей над блокнотом рукой, сжимающей тонкую золотую ручку; с убранными рыжими волосами от лица подальше, и я залипаю настолько откровенно, что слюна едва не течет. Какая-то дамочка судорожно сжимает сумочку в старческих ручках, наверняка приняв меня за грабителя или кого-то в этом роде, и я бы с радостью ее успокоил, но я все еще смотрю на ывысокомерную суку, вставшую изо стала, и стараюсь не растерять остатки рассудка, когда напрягаю все органы чтобы услышать что она говорит, а не как она говорит: как кончик языка смачивает сухие губы, как они, губы, округляются и сжимаются, пока их обладательница что-то пытается донести до меня; смотрю на то, как ее глаза недовольно сужаются, и могу только улыбнуться, словно придурок или умственно-отсталый, или обдолбаный и угашенный в край, но, хотя, почему как? Чувствую я себя именно так, и ничто, ничто не мешает мне оставаться в таком подвешенном состоянии.

Недовольное «молодой человек» от престарелой дамочки и раздраженное цоканье вызывают лишь ухмылку в пол лица и полное непонимание во взгляде. Она говорит что-то об очереди, записи и затрачиваемом времени, а я только бережно подхватываю ее под ее пухлую ручку, как-то слишком резво выдергиваю из слишком мягкого для ее дряхлого зада кресла и веду, словно джентльмен, к двери, в которой застывает секретарша. Неудивительно, что она так долго: в таком-то шмотье; передав клиентку в руки непонимающей ни черта блонде и прикрыв дверь прямиком перед ее сладким личиком, я делаю то, что стоило бы делать всем – запираю нас изнутри и выдыхаю с явным облегчением. Как оказалось, ложным, потому что только сейчас понимаю, что, знаете. Окей, безответная любовь – это отвратительно. Это страшное мучение, и это куда сложнее, чем ненависть или что-то типа этого, потому что от нее не избавиться. Она так же крепко впивается своими ростками в сердце, как и все остальное дерьмо, но выдрать ее с корнями – возможно ли? Мне не нужно пускаться в пространные размышлениями, чтобы усвоить для себя окончательно, люблю ли я Илейн. Да конечно да. Ни одна пьянка, ни один случайный или намеренный перепихон с какой-нибудь девицей, совсем не похожей на нее, не поможет, не переубедит.  Я знаю, я пытался. Этого не искоренило даже наличие жены. Не очень забавно.

Холодная стена, единственная опора, услужливо подвернулась под руку, и это хорошо, но хотелось изо всех сил головой приложиться о шершавую отрезвляющую кирпичную кладку, чисто декоративную, подсказывает что-то мне, в качестве превентивной меры, чтобы только вернуть на место поплывшие от малого количества алкоголя, отвратительного кофе и влажного горячего воздуха мозги. Но что-то саркастично нашептывало,  что это должного действия не возымеет. Может, на пару минут, может на час, но не больше. – Гребанная Америка, храни тебя Господь, – говорю зачем-то, разглядывая пол под носками ботинок. Холодная стена уже не кажется такой уж и холодной, рельефная дверь позади удачно вписывается в спину, и я уже всерьез подумываю о том, что это – отвратительнейшая из всех затей, которая только могла прийти в голову, и стоило бы действительно долбануться обо что-нибудь, да  посильнее, но желание расставить все точки над i хотелось как можно скорее. Навряд ли Илейн придерживалась того же мнения, но все же.

Оторвавшись от лицезрения паркета, поглаживаний стены и охов да ахов, я улыбаюсь ей нервно, главное, чтобы не выглядело жалко и отчаянно, прохожу к креслу, в котором недавно восседала бабуля, и тону в его бесконечной мягкости. – Знаете, мисс Колдвелл, – достаю из кармана изрядно помятую пачку сигарет и вытягиваю оттуда одну зубами, нащупываю там же, в кармане, зажигалку и прикуриваю, рассеивая сизое облако перед лицом, – Мне срочно нужна консультация профессионала, – стряхивать пепел некуда, но занятая леденцами конфетница не так плоха, как кажется на первый взгляд, и я придвигаю ее ближе, набравшись то ли смелости, то ли дерзости, то ли слабоумия. – И помочь мне сможете только Вы, – Илейн даже не пытается скрыть своего неудовольствия и на мгновение я даже думаю, что совершаю самую главную ошибку в своей жизни, но приходит осознание, что терять, в принципе, нечего, и потому что я просто затягиваюсь вновь и киваю в сторону ее кресла, предлагая нам, наконец, оказаться на одном уровне. Хотя бы так.

♦   ♦   ♦A L L   A L O N E   S H E   W A S    L I V I N G
I N   A   W O R L D    W I T H O U  T   A N  E N D  O R   B E G I N N I N G
B A B Y G I R L   W A S   L I V I N G   L I F E   F O R   T H E    F E E L I N G
B U T   I   D O N ' T   M I N D ,  I  DO N ' T    M I N D
A N D    A L L    T H E   W R O N G S    S H E   C O M M I T T E D
S H E   W A S   N U M B   A N D   S H E   W A S   S O   C O – D E PE N D E N T
S H E   W A S   Y O U N G   A N D   A L L   S H E   H A D   W A S   T H E   C I T Y
A N D   I   K N O W    T H A T   S H E ' S  C A P A B L  E    O F   A N Y T H I N G ,   I T ' S   R  IV E T I N  G
B U T   W H E N   Y OU   W A K E    U P   
S H E  ' S   A L W AY S   
G O N E  ,   G O N E ,   G ON E

[icon]http://savepic.ru/12294112.gif[/icon][nick]DEXTER HAMMOND [/nick][info]<div class="lz">Меня зовут Декстер Хаммонд, и это все, что вы можете обо мне знать. Я являются главным редактором в небольшом издательстве, но для Илейн этого мало.  </div><div class="lzlove">❤ в руках Колдвелл</div>[/info]

Отредактировано Francesca Castro (2016-11-28 17:28:55)

У вас было такое чувство, давящее и щемящее, уверяющее, что вы делаете что – то не так? Меня оно преследует. Буквально, фигурально, как хотите, но это чистой воды правда. Я чувствую, я понимаю, что все, что со мной происходит – неправильно, но что – то мешает мне все изменить, что – то мешает мне измениться самому.  Это «что – то» мы привыкли называть страхом. Я не дрожу, волосы на руках не встают дыбом, кровь в жилах не стонет, но это на самом деле страх. Быть может, я просто боюсь потерять то, что у меня есть, ведь знаю, сколько трудов пришлось приложить для результата, но все это было для меня каким – то радужным. Я проводил время приятно и полезно, не замечая особых в себе изменений, не замечая видимых результатов, потому что всегда себя недооценивал. В жизни каждого из нас бывают хорошие дни и плохие. Для кого – то даже самый плохой день становится самым лучшим на свете, а для кого – то идеальное становится отвратительным. В последнее время для меня все стало таким гнилым и абсолютно отвратительным, никчемным до самых кончиков. Не знаю, почему, не знаю, от чего это зависит, или, если быть точнее, знаю, и прекрасно понимаю, но признавать не хочу, глаза терпеливо на все закрывая. Одиночество съедает меня изнутри, опаляя горячим дыханием и обжигая все внутренности, как физического плана типа органов, так и морально-душевного, типа души, естественно. Ощущая себя унылым дерьмом, я даже предпринимать ничего не собирался, разленившись и забыв обо всем, предпочитая забыться в компании если не друзей, так чего – то более крепкого, хоть и нельзя, но мне нужно. Мне хочется. Последнюю неделю, а может и больше, я веду себя как тряпка, какая-то бесформенная масса, не способная что-то сделать, или хотя бы сказать. Выпутываясь из одного, я попадаю в другое, считаю, что разобрался во всем, и влипаю в третье, словно я магнитом неприятности притягиваю, словно для них я измазан медом или вареньем.

[float=right]► james arthur ◄
let me love the lonely
[/float]Впускать в свою жизнь человека чужого, постороннего, открываться ему при первом же удобном моменте? Нет, это не по мне. Никогда не использовал эту «систему», держась скорее золотого правила «доверяй, да проверяй». Хоть и бываю весельчаком, не скрывающим свое счастье, и на самом деле бываю я именно таким, но когда черная полоса скрывает белую, сменяя ее постепенно, позволяя свыкнуться с тем, что все, пора бы уже приготовиться к несколько неприятным событиям, готовым тебя встретить, я меняюсь на глазах, и именно в такие моменты я предпочитаю оставаться наедине с самим собой. Знаете, бывают такие люди, с которыми легко всегда. С которыми легко вчера, сегодня, будет также легко завтра и послезавтра, через месяц, через год. Если люди, с которыми ты чувствуешь себя неловко и неуклюже,  и их ты либо любишь, либо ненавидишь. А существуют такие, на которых тебе плевать – и плевать на их поведение, и ведешь себе так, как хочешь, а хочешь, как правило, нагрубить, напакостить, навредить, изжить, загубить, выдворить. Есть те, к кому ты тянешься, как тянется подснежник к свету, к солнцу, к теплу, пробиваясь сквозь хрупкую корку застывшего снега или инея; тянешься, как тянется к спасителю утопающий. Есть люди, без которых все не так и все не то, без которых теряешься и путаешься, без которых реальность действительно тускнеет, меркнет и яркие звезды, что до этого освещали путь, превращаются в обычные небесные светила, коих в мире бесконечное множество, и все они кажутся обыденными, скучными и однообразными. У меня никогда не было такого человека. Я никогда не испытывал подобное, никогда не нуждался ни в ком так, как в ней, пока она не появилась в моей жизни.

Яркая вспышка чего - то важного, нужного, необходимого озарит и очистит сознание; какая - то волна пройдется от макушки и до пяток, приятным потоком наполняя всего меня, толчками двигающаяся в глубины сознания и чего - то еще, неизвестного, незаменимого и незаметного. И это «что – то» безумно приятно, приятно так же, как, допустим, прохладный ветерок в полуденную жару, или расслабление после тяжелого дня, или покупка чего - то, что мечтал купить давно, тот же автомобиль, например. Это чувство перерастает в потребность, чтобы ты ни пытался сделать: рано или поздно ты опустишь руки и отдашься ей всецелостно, позволяя поглотить тебя с головой, позволяя не думать ни о чем, не переживать, не заботиться не о чем. Это подобно зависимости от чего - то: от алкоголя, курения, наркотиков, компьютерных игр, приставок и так далее, но эта зависимость, она другая, куда более опасная и разрушающая тебя изнутри. Когда ты отдаешься кому - то не физически, а душевно, разрешая копаться в тебе как в вещах, допустим, ты чувствуешь прилив сил, какую - то глупую радость и счастье, но стоит только предмету твоих вожделений начать отступление, как и ты включишь заднюю, и осознание полного опустошения озарит твою голову.

Мысли, в виде каравана перелетных птиц взлетят, перемешаются и спутаются, ничего не понимая, не видя цели, не зная, для чего они нужны и что является их главной мишенью_ целью. Пытаясь утихомирить их, почувствуешь что - то другое, болезненное и томительное, но от того не менее привлекательно. Какая - то тяжесть, значительность и значимость: когда ты, после долгих скитаний в поисках чего - то важного, наконец, на него натыкаешься, понимаешь, что вот оно счастье, животрепещущее, энергичное, запыхавшееся - оно шло тебе навстречу, угодило в капкан твоих рук, и ты просто обязан не упустить шанс, подкинутый кем - то щедрым; кем - то, кто в этой жизни ставку поставил на тебя, и проиграть тебе не позволит, и именно тогда ты благодарен, благодарен по - настоящему, ведь, возможно, все это не просто так, возможно, в мире на самом деле все не просто так происходит. И все это должно быть прекрасным, все это должно радовать тебя, дарить тепло, счастье, нежность и что-то более важное, приятное и томительное, но не тогда, когда ты понимаешь, что все это остается не взаимным. Когда знаешь, что она принадлежит кому-то другому, и тебе остается лишь лакомиться ее обществом, как друга. Никогда это слово так тебя не раздражало, как раздражает сейчас, вед ты понимаешь, ты видишь и ощущаешь все свое бессилие в этой ситуации, чувствуешь свою слабость перед ней.

Я буду идиотом, если посчитаю, что все хорошо. Что все было, или, быть может, будет хорошо; сидя сейчас в этом до черта удобном кресле, на расстоянии отполированного до блеска стола я понимаю и четко осознаю вдруг, насколько Илейн далека. Смогу практически ощупать эту пропасть, разверзавшеюся по ее собственному желанию и с ее подачи, и я был бы конченым ублюдком, если бы винил во всем ее. Проблемы нет ни в ней, ни во мне, по сути дела. Просто кому-то не следовало заглядываться на рыбку побольше с дрянной удочкой, а рыбке не стоило клевать на легкомысленное «авось», и все бы обошлось. Рыбак бы вернулся в лачугу, к нелюбимой жене, рыбка бы была куда более изощренной в своем аквамариновом море. И в принципе, это и случилось. С тонной драмы и двумя разбитыми сердцами. Моим и моей дражайшей бывшей супруги. Не думаю, что Илейн пострадала хоть как-то. Она сделала свой выбор заранее, и, если на чистоту – меня привязывала к ней не только чистая любовь, но и бесконечная злость за то, как прошлась она катком по мне, разорвав в миг все, что казалось когда-то нерушимым. И сейчас она смотрит высокомерно, бьет словами прицельно и попадает в самое нутро, по больному. Мне хочется ответить тем же, но я лишь затягиваюсь несколько раз, сбиваю пепел, щелкаю по фильтру, отправляя окурок в испорченную конфетницу и прочищаю горло, прикрыв рот кулаком. Колдвелл сидит, напряженная, передо мной, бесконечно прекрасная, навсегда любимая и от беспомощности до зубного скрежета недоступная. Я думаю, нахер кому сдались развязные малолетки, когда есть такие недоступные женщины, способные под каблук загнать одним лишь своим взглядом? И мне, определенно не по себе от близости; стены будто сузились, сошлись и ограничили нас коробкой, лишенной даже избытка кислорода. Хочется ослабить узел галстука, только, вот незадача - рубашка итак расстегнута, а дышать все равно нечем. То ли от злости, то ли от усталости. То ли от того, что Илейн - вот она, протяни только руку, и коснешься запястья.

[float=left]► штука в чем:
если ты холоден — ты ранишь людей.
если ты чувствительный — люди ранят тебя. ◄[/float] — О, не переживай, милая. Я обязательно придумаю, как с тобой рассчитаться, — ни одно мое слово не пролетает мимо ушей; я готов высказать ей за все, но язык не поворачивается обвинить хоть в чем-то, упрекнуть, задеть за живое. Увы, в нашем тандеме лояльностью отличаюсь только я, предпочитая избегать острых углов. Но раз так, то...так тому и быть, верно? — Знаешь, тут такое дело. Есть она женщина, допустим...Хм, допустим ее зовут Елена, — стучу пальцем по подбородку, начиная с самого начала, — и есть парень, его зовут Дэвид, знаешь? Это мои неплохие друзья, но не думаю, что вы знакомы. Так вот эта Елена для него — самый настоящий идеал, но сука та еще. Мой приятель оставил свою жену ради нее, сменил работу, а она, даже не дав ему шанса, дала отворот—поворот бедолаге. Представляешь? — встаю из кресла, и, сунув руки в карманы, оглядываю кабинет, прежде чем обойти стол и усесться на него перед носом у рыжеволосой красавицы, — А он ее все еще любит. Думаешь, стоит это все того?

[float=right]► и там, где мы не встретимся с тобой, забылись наши силуэты
но кто-то так похожие на нас встречают новые рассветыони молчат, они смеются, у них есть всё и ничего
они друг к другу прикоснутся и сны проснутся ◄[/float] [indent=2,1] Боже, как же я ее люблю. Хотелось бы все высказать – вот так, в лицо, глаза в глаза, сжимая ее маленькую ладонь в своей, оглаживая большим пальцем ее гладкую нежную кожу, молочную, практически прозрачную, с виднеющимися тонкими прожилками голубых вен. Придвигаясь ближе, задевая коленями – ее, острые, выглядывающие из-под шелковой вишневой юбки, крепко сжатые; улыбаясь против воли, в несоответствии – хмурить брови и отводить старательно глаза в попытке подобрать слова, так и соскакивающие с языка куда-то в пространство, бесплотные, не имеющие никакого значения. Я бы с удовольствием повторял ей раз за разом, растягивая гласные на британский манер, поддразнивая ее с ее аристократичными корнями, картавил бы, обещая исполнение любой мечты под Эйфелевой башней, кормил бы пастой в итальянских ресторанчиках, отдаваясь всецело матушке-Италии, но вся ирония в том, что это лишь слова. Пустые обещания, ненужные ей ни от кого. Романтическая сказка не для таких, как Илейн, и я бы может даже назвал ее шлюхой, но каков в этом смысл, если это уж точно не о ней? Образованная, до черта умная, способная заинтересовать мужчин не тупой плоской картинкой – красавица, она не кидалась на кого попало (я не знаю, но я хочу верить в это безостановочно), не раздвигала длинные стройные ноги для кого попало и не приоткрывала в томном стоне сладкие пухлые губы; нет, Боже упаси, Илейн знала себе цену, и она не изменяла себе. Ну, разве что, со мной. Забавно, не правда ли?

[indent=2,1] Иной раз я думаю: будь я не менее твердолобым тупицей, слушай я отца почаще, был бы я сейчас так раздавлен тонким каблучком женщины, ради которой пустил под откос прежнюю, ничтожную свою жизнь? Наверное, да. Наверное, я бы и занял место толстосума, с которым Илейн сейчас наверняка счастлива, возможно, и нет – если бы она нашла еще богаче. Мне бы стоило отступить по-хорошему, как я и привык поступать: женился на легкомысленной девице, что смогла обвести вокруг пальца, прожил с ней без малого лет десять, не имея – даже! – детей, развелся – и что теперь? Нет ни жены, ни любимой женщины под боком, и, окей, в этом, кроме меня, никто разумеется и не виноват. Сам клюнул на британку, решив вдруг, что такая рыбка мне по зубам, сам не смог ее удержать. Лузер года, века, тысячелетия – это обо мне. Мне бы сдохнуть где-нибудь в канаве – и не будет грустно никому, ведь, по сути, что у меня есть? Ничего. Кто? Никого. Бывшая жена, любимая, заботливая, все понимающая и всепрощающая навряд ли смогла бы принять после выговоренных слов и наделанных ошибок, да и слишком это унизительно – и для меня, и для нее – пытаться начать все сначала на рухнувших стенах нашего храма. Я мог бы спиться, и это тоже вариант, но… легче бы не стало даже тогда. Потому что я знаю, что, сидя где-нибудь в подземке, кутаясь в безразмерную куртку, украденную у кого-нибудь или снятую с окочуревшегося в приюте приятеля, я бы все равно думал об Илейн. Любая прехорошенькая дамочка, проходящая мимо, воротящая в отвращении нос, напоминала бы мне ее, и я бы улыбался беззастенчиво беззубым ртом и отпускал пошлые шуточки в ее адрес. Так что нет, это тоже было плохим вариантом. Наркомания – вполне возможно, ведь здесь полная отключка от реальности, но каков шанс не наткнуться не на какую-нибудь галимую херню, из-за которой прежде чем сдохнуть я буду признаваться в любви вонючему сортиру самым необычным способом? А все потому, что Колдвелл не давала о себе забыть ни на мгновение. Нервировала. До зубного скрежета, до вогнанных в ладони ногтей, до мучительной мигрени. Черт!

[indent=2,1] Будь я философом, обязательно бы выдумал бы какую-нибудь ахинею, обосновывая ее доводами рассудка какого-нибудь идеализированного несусветного мудака. Сказал бы собственному отражению какую-нибудь редчайшую дичь, что-то вроде: счастье – понятие относительное. Ты не виноват, что для тебя счастья – тихая гавань в компании прехорошенькой дамочки, а твоя прехорошенькая дамочка не виновата в том, что ее счастье – крупные пачки евро в сумках из кожи какого-нибудь ската. Но я, к счастью, до мозга костей – реалист, не поддающийся философским раздумьям (так думаю только я, откровенно говоря), и не перестану винить себя и свою тупую голову, забитую мыслями о том, что все итак хорошо. Проблема доброй половины человечества в том, что она – эта самая половина – зависла в одной точке, особенно удобной, и не собирается двигаться ни вперед, ни назад. Но не все такие, и жизнь, она тоже не такая, а потому тянущиеся вперед не смогут вечно цепляться за прошлое, в котором кто-то их может держать. И здесь помощницей не станет ни любовь, ни вера, ни Господь Бог.

[indent=2,1] И все же, мне полезно было побыть одному. Побыть и подумать – включить, наконец, голову, отойти от глупых принципов, взращенных с самой юности, и включиться наконец во взрослую жизнь, где мне нет места без Илейн. Это даже смешно: мое безумное помешательство, щенячья преданность; даже связавшись с очаровательной Арабеллой, славной итальянкой, не переставал думать о Колдвелл, об ее холодных глазах, без эмоциональном голосе, твердой походке. Даже отдаваясь полностью ощущениям, пробужденным милой Росси, мозгом и трепыхающимся безропотно сердцем возвращался в унылую коморку, оставленную неубранной после ее внезапного, словно гром средь ясного неба, ухода. Отношения ни с юной красоткой, ни глупые интрижки с прозорливыми журналистками не способны были расшевелить и вытянуть из трясину, в которую загнал себя добровольно. Я, конечно же ,не включал в себе сталкера: не написывал, не названивал, не выслеживал, не поджидал, уверенный в том, что это всего лишь очередной женский заскок, мол, побесится и вернется обязательно, и я никогда так не ошибался, пока сам вдруг не увидел ее – обольстительную, шикарную женщину в компании какого-то мужика, которого успел возненавидеть так же сильно, как неуклюжего расторопного водителя сегодня, выскочившего из неоткуда и подстроившего встречу рубашки с кофе. Будь я лет на двадцать моложе, на пятнадцать – прыщавей, в плиссированной юбке и с единственной куклой в виде подружки, я бы решил, что все дело в любви. Она нуждается в испытаниях, она сама подставляет трудности, как и жизнь, проверяя на прочность. Что эти проблемы любящие сердца сближают, хирургическими нитями стяжка за стяжкой зашивают кровоточащие раны, оставляя на память шрамы. Что кому-то дается больше испытаний, а кому-то хватает одного-единственного, чтобы убедиться в прочности швов, и угадать, у кого как сложиться, невозможно.  К сожалению, мне не десять, я не прыщавая школьница, мечтающая о принце, и обрести гармонию с самим собой у меня так и не вышло. Как и пройти трудности. В одиночку это не так просто, как кажется.

[float=left]► а ты за всё, что не сумел, прости меня
а ты за всё, что не посмел, прости меня ◄[/float] [indent=2,1]Илейн вскакивает с места, теряет позиции и мне даже не радостно от этого: я готов подорваться следом, но я ведь здесь не за этим, верно? Она тщедушно пытается взять в руки не только себя, но и ситуацию. Включает жесткого диктатора, и ее любовь к власти сквозит во взгляде недобро горящих зеленых глазах, в сжатых в тонкую линию искусанных губках, в легком румянце на бледных щеках, в шагах, утопающих в мягком ворсе ковра, в уверенных жестах. Она наносит словами удар за ударом, целится в самое больное и норовит отправить в нокаут, не брезгует интонированием и мне не остается ничего, как просто скривить рот в иронической ухмылке, мол «упс, милая, не все так просто с моим приятелем, как тебе кажется». Но на деле ведь все иначе. На деле она стоит – одна, несгибаемая хрупкая фигура со стальным стержнем внутри, старается казаться выше, значимее, сильнее, и мне ничего не стоит, на самом деле, осадить ее, ткнуть длинным носом в ее же дерьмо и задеть – так же, как и она меня – самое нутро, но черт, мы не зарвавшиеся школьники, чтобы руководствоваться эмоциями. Поэтому я остаюсь сиднем сидеть на ее столе, разве что устраиваюсь поудобнее. Смотрю на нее снизу вверх – в ее вызывающий взгляд, и боль где-то между четвертым и пятым будто бы обостряемся, как язва после острой пищи, как нехватка воздуха при астме, как острое покалывание в печени при циррозе, и не отвожу глаз, словно гребанный мазохист какой-то. – Все сказала? – спрашиваю севшим внезапно голосом, сглатываю шумно и повторяю еще раз, чуть громче, – все сказала? А теперь скажу я, окей? – мне кажется, или в ее глазах мелькает интерес? В любом случае, я позволяю себе продолжить, прикладываю палец к ее подведенным какой-то светлой помадой губам, предостерегая возмущения, и начинаю: – слушай, милая, в жизни все не так, как хотелось бы, окей? – не замечаю, как перевожусь с Елены на саму Илейн, но да к черту, весь этот фарс давно пора заканчивать, – и я хотел бы дать тебе многое, но у меня не складывалось, понимаешь? Я не скидываю с себя вину и не обвиняю тебя, – пожимаю плечами, когда палец соскальзывает с губ и ладонь накрывает ее полыхающую щеку, – но если бы ты позволила мне, если бы только дала шанс, – я многозначительно улыбаюсь, подмигиваю даже, словно придурок какой-то, но не останавливаюсь, – я бы дал тебе все, что ты бы захотела. – Это вновь звучит как пустое обещание, и я пытаюсь сойти с этого «если бы» на что-то действенное. Как насчет похвастаться достижениями, ха? – Я сменил работу, развелся, переехал к центру, – вторая рука, свободная до этого времени, сжимает ее ладонь, и я тяну ее ненавязчиво к себе, развожу ноги и сжимаю бедрами – ее бедра, так, что она стоит вплотную, оказавшаяся вдруг слишком близко для несвободной женщины, – но все это не важно, да? Ты ведь все уже давно решила для себя? – идти на провокацию слишком рискованно, но что поделать? – Тебе ведь плевать на то, что я люблю тебя? И на свои чувства тебе тоже плевать? – качаю головой, осуждающе, лбом упираюсь в тревожно вздымающуюся грудь, – и ты можешь обмануть меня. Как и всегда. Но себе-то не соврешь, детка, верно? – я иду на опрометчивый шаг, когда пальцы, ласкающие щеку, сжимают подбородок и притягиваю ближе: лицом к лицу, губами к губам для того, чтобы поцеловать ее требовательно, не щадя.

[info]<div class="lz">я все еще декстер хаммонд и мне уже не 18. окей, окей, мне 45 и трачу свою жизнь на редактирование и рецензирование литературного высера, ведь я редактор в небольшом издательском центре. когда-то я был женат и это не было лучшим временем в моей жизни.</div><div class="lzlove">❤ одна лишь Илейн</div>[/info][icon]https://forumavatars.ru/img/avatars/0017/df/9d/230-1479747253.gif[/icon][sign]♥ люблю писюху ♥[/sign][nick]Dexter Hammond[/nick]

Отредактировано Francesca Castro (2016-12-11 19:03:48)