..и она осталась. сначала так ненавязчиво, бесшумно. слилась с шорохом дождя за окном; вместе с футболкой впитала мой запах, повторяла мои движения, как дрессировщица лучшая в своём роде, и через некоторое время растворилась в квартире, став её духом. потом она осталась, как те, кто соглашаются зайти на чай поздним вечером, но уходят едва остывает тема для беседы. затем она осталась, как остаются на ночь. всё ещё осторожно, еле заметно для невооружённого глаза, заполняя собой привыкшее пустовать пространство. и наконец она осталась, как остаются насовсем. привезя вещи, найдя удобное место в гостиной для работы, заполнив холодильник вкусной едой, а ящички в ванной комнате всякими принадлежностями (сути большинства из которых я так и не понял); ведя себя осмотрительно и внимательно следя за реакцией.
казалось, я сижу на треклятом диване, а вокруг меня в режиме таймлапс крутится чья-то жизнь. взглядом со стороны я наблюдаю как пропадает пыль с давно не используемых поверхностей; как включается и горит свет там, где перегорели все лампочки; как шумят стиральная и посудомоечная машинки; как она прелестно вертит задницей у плиты под очередной радио-хит. уголки губ моих слегка подрагивают от подсознательного желания улыбнуться, и может быть я даже улыбаюсь..

сижу на табурете в ванной. голые плечи накрыты белым полотенцем (которое скорее можно принять за гостиничное, чем домашнее), глаза закрыты. я изо всех сил стараюсь не шевелиться, а только прислушиваюсь к тихому жужжанию за ухом то пропадающему, то заводящемуся вновь. и её старательному пыхтению. «наклони голову», — шипит она недовольно и сильно нажимает пальцами на висок, заставляя подчиниться. машинка приятно щекочет шею, состригая мелкие волоски, что кажутся ей неровными; я едва сдерживаюсь от того, чтобы вздрогнуть или хотя бы поёжится. она бормочет что-то о плохой затее, но продолжает работать, высунув кончик языка. наконец, несколько раз проведя ладошкой по волосам, обойдя меня кругом с подозрительно нахмуренным выражением лица, она улыбается лучезарно и скидывает полотенце. «можешь взглянуть», — и я медленно поднимаюсь с насиженного места, тут же оказываясь лицом к лицу со своим отражением.
— это то, чего ты хотела? — спрашиваю вкрадчиво, без сарказма в тоне, приближаясь к стеклу вплотную и пытаясь разглядеть выбритый наполовину затылок и густую копну на макушке. — вроде неплохо. — сверхсложной задачей кажется не обидеть её, хоть мне и не хочется этого делать, потому что новая причёска явно лучше, чем то, что было прежде.
она деловито стоит у меня за плечом и снова хмурится, словно увидела крошечный волосок, торчащий чуть сильнее его собратьев. затем хватает меня за лицо и начинает сдувать с него волосы, больше похожие на ресницы.
— всего-то нужно в душ сходить — и будешь как новенький, — заявляет она и выталкивает меня в коридор, чтобы прибраться.
как был, в шортах, я иду на кухню и распахиваю любимое окно, чтобы устроиться на подоконнике и перекурить.
честно, я пытаюсь. изо всех сил пытаюсь чувствовать себя совершенно нормальным, как все люди. где, как не в отношениях с любимым человеком, надо искать комфорт? и почему я до сих пор словно на иголках? затягиваюсь сильнее обычного: в сигарете нет ничего, кроме табака, а я уже отвык курить простые мальборо, а не скрученные заблаговременно джойнты с отборной травой. ведь она узнает. почует, заметит по глазам; а мне меньше всего хочется видеть её недовольной. а ещё хуже — жаждущей разделить косяк со мной. нет уж, миледи, сие развлечение не по вашу душу.
я не успеваю додумать мысль, как чувствую её руки обвивающие меня за живот. она прижимается ухом к спине и молчит: слушает как я сипловато дышу. почему всё это так странно, так непривычно? не могу расслабиться, не могу позволить себе кайфовать.. или не хочу?

всё очень стремительно меняется.
из маленькой недоступной девочки она уже превратилась в нескромную, а временами даже напористую девушку. (и небо мне свидетель, жаловаться тут не на что.) я задаюсь вопросом: а была ли она когда-нибудь невинной, или всё, что с нами происходит теперь — тщательно продуманный план, выстраданный и выдуманный томными ночами? это не даёт мне покоя; и всё же я осознаю, что лишь изо дня в день специально нахожу поводы поковыряться в болячках.
изредка спрашиваю об учёбе, отце. она пыхтит или пожимает плечами; просит не задавать глупых вопросов, и я подчиняюсь, потому что на самом деле мне и не хочется знать. мне нравится, что она здесь. чаще всего мне нравится каждая минута, что мы проводим вместе, потому что эти минуты наполнены теплом, заботой, вниманием и любовью. они — единственное, ради чего стоило бы жить. если бы не этот скрипящий голос в башке, то и дело напоминающий о том, что «наше личное пространство нарушено, мессир, она хочет забрать нашу прелесть»..

не могу заснуть очень долго. она каждую ночь лежит рядом и ждёт, когда я начну бессознательно вздрагивать, наигрывать пальцами одному мне известную мелодию на пианино: это верный знак того, что я погрузился в глубокий и, вероятно, даже умиротворённый сон. но я не засыпаю слишком долго, и приходится невпопад дёргаться намеренно, лишь бы ей было за меня спокойно. а когда я слышу её размеренное дыхание в шею, когда могу заметить, как в слабом отсвете фонаря, падающем на её красивое лицо, подрагивают веки.. тогда я могу безнаказанно смотреть на неё так, как не смотрю при свете дня. её нога по привычке закинута мне на бедро, одеяло наполовину сползло, безмятежность обволакивает каждую её клеточку. я могу касаться её лица и волос, могу запускать ладонь под футболку и гладить тёплую кожу, едва не скрипя зубами от удовольствия. в такие моменты приходит волна ярчайшего счастья: вот оно, передо мной, совершенно доступное, никуда не убегающее и не причиняющее боли. я могу трогать его, целовать, петь ему песни, готовить обеды, читать книги.. могу делать всё, что мне захочется. только бы не бояться. только бы уничтожить все сомнения и домыслы..
из её груди вырывается тихий-тихий стон. меня пронзает ужас: сейчас проснётся и увидит, что я, словно маньяк (коим, разумеется, и являюсь), наслаждаюсь её беспомощностью. но она не просыпается, а только сладко дышит, а затем переворачивается на спину и закидывает на меня уже другую ногу. я еле сдерживаю смешок, но тут она делает нечто из ряда вон.. её рука, словно ей не принадлежащая, медленно взмывает в воздух, а затем бесстыдно проникает под футболку, задирая её до самых ключиц, и ложится на грудь. сердце заходится в бешеном танго: такого мне ещё не приходилось наблюдать за всю свою жизнь. я непроизвольно облизываюсь и осторожно кончиками пальцев касаюсь её живота. с её губ снова срывается вздох. мы лежим так ещё несколько минут, затем я накрываю её одеялом, поворачиваюсь спиной и ещё долго не могу сомкнуть глаз. демон внутри меня обжигает ненавистью.

— знаешь, прошлой ночью я чуть не изнасиловал тебя, — заявляю я за завтраком. ноа поперхнулась кофе и выронила сендвич.
— что, прости?
— ты.. вела себя очень.. развратно, — на мои намёки она недоверчиво изгибает бровь. приходится объяснить. с каждым словом её лицо вытягивается от удивления, глаза становятся размером с блюдца, а щёки пунцовеют. презабавнейшее зрелище. — мне очень хотелось тебя съесть.
— но ты ведь.. не сделал ничего.. — она неуверенно делает глоток, не сводя с меня глаз. — хотя, знаешь, вряд ли я была бы против.
моя очередь поперхнуться. эта мысль, конечно, приходила мне в голову, но такое поведение дало бы демону повод чувствовать себя свободнее, а этого я позволить не мог.
— я бы на твоём месте не был так уверен.

и это оправданный страх.
меня до сих пор лихорадит от одного воспоминания о том вечере, когда она вновь ворвалась в мою жизнь. мы избавились от остатков картины, напоминающей мне о самом паршивом времени за последние лет десять, а ей — о моём прикрытом безумии; она заставила меня содрать газеты с окон и повесить нормальные занавески. затем мы разобрали шкаф, упаковали туда все мои и её вещи, расставили по полкам книги и распихали бумаги по ящикам.. моя комната вновь стала напоминать обычную спальню, а не уголок помешанного серийника. и всё же мы не смогли вымести воспоминания из собственных голов. и мне очень сложно давалось вернуть доверие к себе самому. всякий раз, стоило нам случайно вскользь коснуться какой-то темы из списка «нежелательных», я замыкался, уходил подальше от ноа и бил себя в висок, чтобы выгнать из сознания мерзкий голос, напоминающий, что демона победить нам не удастся. я был всё так же уязвим, беспомощен. перед глазами стоят сцены, в которых я вжимаю ноэлль в стену, делаю ей больно, вижу слёзы на её глазах.. и всё вокруг превращается в хаос.
а ведь она, наверняка, чувствует себя в безопасности, эта наивная бедняжка.

Отредактировано Sam Remedy (2016-11-29 03:46:48)

you were my dream, the way we would f u c k
you liked to think we would push through the bad
ignoring the problems just to hold what we had
don't take this the wrong way
don't take this the wrong way
когда мы только-только начинали всё время находиться вместе, я знал, что ничего нормального (читай – привычного нынешним парочкам) в этих отношениях не будет; никаких тебе ванильных прелестей, многозначительных держаний за ручку, сахарных поцелуйчиков, миллионов селфи, укутываний в плед и всего того, от чего девочки млеют, а мальчики получают от них то, что им нужно. всё это не про нас (а если быть до конца честным, не про меня); и мне нравилось так думать. потому что несмотря на тот факт, что душе моей требуется покой и состояние невесомости, полёта, я никогда не искал равновесие; потому что быстрее всего лучшие ощущения в мире разрушает скука, а заскучать в равновесии проще простого. скука – то, от чего я бегу постоянно, обманывая самого себя, нарушая запреты и выставляя нечто разрушительное за сохраняющее (нечто способное уничтожить меня за то, что позволит протянуть ещё немного). мне нравилось так думать до тех пор, пока я не осознал пропасть между собой и ноа. вопреки моим нескромным надеждам и какой-то болезненной страсти ко всему, причиняющему страдания, она оставалась девчонкой едва за двадцать; уж тут я ничегошеньки не мог поделать.

пожалуй, не сложно давалось брать тетрадь и, сидя на излюбленном подоконнике, строчить внутри неё картины возможного будущего. я составлял списки, создавал планы, анализировал и делал выводы. одной из моих самых пригодных задумок требовалось немалое вмешательство: надо брать себя в руки, вытаскивать за шиворот и выдумывать приключения. будь то походы по магазинам, вылазки в кино, поездки на океан, просмотр беззаботных мультфильмов, готовка, встреча рассветов и проводы закатов на крыше.. в общем, всё, что могло заставить её быть собой, а именно – той самой юной девчонкой. всё, от чего ей приходилось бы чаще улыбаться, заливаться хохотом, испытывать позитивные эмоции. потому что главной проблемой нашего совместного существования стал я, совершенно не способный пробудить в ней желание светиться, да и просто жить. дышать полной грудью. наслаждаться порывами ветра. мечтать.
чем дальше меня заводили мысли об этом, тем большим самобичеванием я занимался вместо того, чтобы принимать меры, чтобы осуществлять намеченное, двигаться вперёд. сложнее всего сделать первый шаг, так бывает всегда и совершенно со всем, тем более, самым стоящим на свете. так что же нужно было, чтобы сделать этот шаг?..
я заметил, что у неё губы обветрились, и когда она задумается о чём-то и приоткроет рот, видно, что они становятся вишнёвыми и потресканными; она кусает их постоянно и не отдаёт себе в этом отчёт; а я тому виной. я виной всему, что в её жизни с моим появлением поменялось. а поменялось ведь практически всё..

и, как это принято в трагических историях, рано или поздно всё должно было начать катиться в преисподнюю. (а может быть, так было изначально, не мне судить.)
однажды ночью я проснулся в состоянии полубреда. подушка оказалась на полу, одеяло почти полностью отвоёвано соседкой, меня трясёт и прошибает ледяной пот, как в лихорадке. сослаться на дурной сон разум не успел, потому что глазницы тут же пронзило неистовой болью: вернулась мигрень. не знаю, сколько на этот раз я мог спать в таком состоянии, но стоило мне скатиться с кровати на пол, как тошнота подступила так близко, что я едва успел добраться до ванной. кроме раздирающей сознание боли, мысли мои путались только в том, чтобы не дать ноэлль проснуться, а значит, производить как можно меньше звуков. я дополз до спальни, прикрыл дверь и вернулся в ванную, где отрыл в шкафчике под раковиной коробку с запасами обезболивающих и, лёжа на холодном кафеле, хоть как-то приводящем в чувства, опрокинул в себя сразу пять или шесть таблеток. действия с трудом поддавались контролю из-за сумасшедшего тремора в конечностях, так что половину банки я, конечно, рассыпал. от спазмов неестественно выгибало позвоночник, сводило мышцы на ногах. лицо казалось разорванным на части свирепым зверюгой. заставив руки кое-как работать, я накрыл его ладонями и по привычке медленно, осторожно царапал кожу. это отвлекало, это срабатывало, как нестареющий метод майора пэйна.
утро наступило тогда, когда в ванную, шлёпая босыми ногами, вошла всё та же сонная ноа. кажется, я очнулся от того, что она пнула меня, не заметив, а затем заорала на всю квартиру, решив, что я окочурился.
а дальше шли долгие разговоры. мучительные, никчёмные, нравоучительные.
за которые мне хотелось её придушить.

но то был всего один беспокойный день. за ним шла череда куда более тихих: ноа боялась пальцем меня тронуть, вызвав этим очередной приступ. я ласково смеялся с её осторожности, убеждал, что такое не повторится, а если и повторится, то не скоро; но на деле сам вовсе не был в этом уверен. появилась новая проблема. состояние подвешенности (а не невесомости, прошу заметить) воспалило подсознание. его защитная реакция мало-помалу начинала выплывать на поверхность в виде неоправданной грубости, чрезмерной раздражительности, невпопад сказанных обидных слов. попахивало очередной бурей, и становилось страшно.
к тому моменту, как случился очередной скачок, я толком не успел ничего сделать из своего «доброжелательного» списка. мне не удалось вывести настроение ноа на новый уровень, не получалось и заставить её почаще выходить из дома и хотя бы видеться с подругами, раз уж она решила окончательно положить на университет. но говорят, перед смертью не надышишься.
самой её большой ошибкой было полагать, что она знает меня; что за те годы, которые ей порой приходилось терпеть мои выходки, она повидала достаточно и ощутила на себе с лихвой вылитого дерьма. ошибкой чуть меньше, но столь же неудачной было продолжать вести поучительные беседы после случившегося приступа. я не поддавался контролю. а ей хотелось взять мою жизнь в свои руки.

всё началось с того, что она нашла заначку травы, пока мыла пол в гостиной. под паркетной доской, у окна, обнаружился тайник, где я хранил пару пакетиков марихуаны на чёрный день. (они действительно лежали там уже чёрт знает сколько.) с неопровержимыми доказательствами триумфа здравого смысла над безумием, она ворвалась в ванную, где я самозабвенно принимал душ, напевая себе под нос. что-то заставило её замешкаться перед тем, чтобы начать свою разгневанную речь. и это был пузырёк таблеток, стоящий на краю раковины, с каплями воды на нём. (позабыв об осторожности, я принял дозу прямо в душе и не убрал за собой.)
за то время, что я заканчивал водные процедуры и вытирался, всё ещё стоя за шторой, она изучила пузырёк, затем беззвучно перерыла все ящики и шкафы в ванной (включая стиральную машинку и сушилку), и когда я, повязав полотенце на бёдра, шагнул на мягкий коврик, сидела там в окружении десятка коробочек и пузырьков.
слова песни застряли у меня в глотке.
– это что? – на секунду мне показалось, что в её глазах застыли слёзы обиды, но когда она вскочила и ринулась на меня, тыкая таблетками в лицо, я понял, что принял за обиду искрящуюся злость. – что это, я спрашиваю?!
сердце моё сделало сальто, на секунду заставив почувствовать себя нашкодившим щенком, но затем встало на место вверх тормашками. я склонил голову чуть в бок и с усмешкой смотрел в её глаза.
– а ты как думаешь? – шаг в сторону, к раковине, где меня ждали принадлежности для бритья и запотевшее зеркало.
– по-твоему, это нормально?! – она явно старалась говорить спокойно, но голос её так дрожал, что проще прямо сейчас начать орать, иначе рискуешь порвать связки. – сэм, какого чёрта?
лучше бы она разозлилась, схватила рюкзак и ушла восвояси. лучше бы я пару дней не мог до неё дозвониться. лучше бы что угодно, чем то, что произошло в итоге.
ощущая, как клокочет внутри разбуженное альтер-эго, я бросил в раковину бритву, так и не начав ею пользоваться, развернулся и за грудки притянул ноа к себе. из её рук на пол упали пузырьки таблеток, а в глазах вновь отразился тот страх, воспоминания о котором прежде мешали мне спать по ночам, а теперь пускали волну мурашек вдоль позвоночника.
– ещё слово.. – процедил сквозь стиснутые зубы, чуть ли не касаясь её щеки губами.
– сэм, – она не слушала, дрожащим шёпотом пытаясь вразумить меня. – сэм, тебе надо лечиться, давай обратимся к специалисту..
– заткнись.
казалось, от звука моего голоса, на кухне задрожали бокалы. я развернулся к зеркалу, прижавшись к её спине и схватив за волосы так, что ей пришлось слегка запрокинуть голову. она вцепилась в края раковины, будто та могла что-то предотвратить. я чувствовал, как дрожат её колени. эта близость прошлась по мне ни с чем не сравнимой волной удовольствия.
– не смей, – продолжил я на несколько тонов тише (могло показаться, что успокаиваюсь). она переместила руки мне на бёдра, словно старалась отодвинуть, словно боялась последствий, что распаляло меня сильнее. – это и есть я, – показываю на таблетки, а она упрямо мотает головой изо всех сил, несмотря на мою хватку, ставшую ещё крепче и заставившую её зажмуриться. свободная рука, как и всё остальное тело мне не принадлежащая и принадлежащая одновременно, расположилась на её животе, а затем по-хозяйски спустилась ниже, проникая под резинку домашних шорт. – и это тоже я, – теперь уже шёпотом, кусая за ухо, пока пальцы бесцеремонно заставляют её охнуть и закусить губу. – а это ты, – вынимаю руку, демонстрируя ей ставшие влажными пальцы. – страх, вызывающий желание.. ноа, да ты плохая девочка.
она пытается вырваться, хныкает, как ребёнок, но демон внутри меня уже полностью у власти, а в его планы отпускать малютку не входит. я цепляю пальцами её шорты, спускаю их чуть-чуть, приподнимаю свою же надетую на ней футболку; полотенце скатывается с бёдер на пол, и я впиваюсь зубами в её плечо вместе с жёстким толчком, от которого она едва не кричит. свободной ладонью я накрываю ей рот, и второй толчок сильнее вжимает её в раковину. столик под ней дрожит, с него валятся банные принадлежности, летит маленькое зеркальце и разбивается о кафель. толчок. она кусает ладонь, оставляя краснеющие следы на ней, я отдёргиваю руку, другой принуждая её склониться ниже; ещё влажные пальцы вновь опускаются ниже живота, беспощадно стимулируя её возбуждение. мелькает мысль, что в рамках самозащиты ноа может схватить бритву и попытаться меня порезать; но всё, на что её хватает, – это прижаться щекой к холодному зеркалу, жалобно скуля, и продумывать план мести. она горит изнутри, заставляя гореть и меня, пока толчок за толчком я не приближаюсь к разрядке. она дрожит всё сильнее, ноги очевидно подводят её, складываясь в коленях (я держу её практически на весу); стонет вдруг так громко и несдержанно, а я ощущаю лишь как она сжимается вокруг меня. в голове проносится с десяток нецензурных слов, прежде чем меня отпускает, а пульсация становится невыносимой. вжимаюсь пальцами в талию, кусаю лопатку, почти не издаю звуков, но всё же хриплю предательскими лёгкими в тяжёлом дыхании.
её тело становится похожим на желе: она обмякает в моих руках, тяжелеет, и в какой-то момент мне кажется, что теряет сознание. я подхватываю её, несу в спальню и укладываю на кровать, где она отворачивается к стенке, свернувшись в калачик, стараясь стать как можно меньше или вовсе исчезнуть, и тихонько всхлипывает. я накрываю её одеялом и возвращаюсь в ванну убирать следы насилия.

на утро она готовит мне завтрак.

Отредактировано Sam Remedy (2016-12-04 04:25:52)

i will tell you what i can, but your mind will take a stand,
i sing of a greater love, let me know when you've had enough
за окном лил дождь, когда я сидел на подоконнике, приканчивая пачку сигарет и стараясь не думать. босые ноги промокли, подставленные струйкам воды, стекающим с крыши, заливающим асфальт, создающим ручейки вдоль проезжей части; за спиной горел приглушённый свет над кухонной раковиной и царила полная фальшивого спокойствия тишина. её не было дома с самого утра. она не оставила записку, не приготовила завтрак, не разбудила меня неловкими движениями; просто собралась и ушла.
первым делом я провёл рейд по квартире. вещи в основной своей массе оставались на прежних местах и вселяли надежду, что она вернётся.
за её жизнь мне волноваться не приходилось; что беспокоило, так это вероятность глупых поступков, на которые ребёнка может сподвигнуть бесцеремонно расшатанная психика. и всё же я был уверен, что она вернётся до полуночи.
когда со всеми делами, что я смог найти для себя спасительными от внезапного одиночества, было покончено, телефон завибрировал так настойчиво, что его, лежащего на диване в гостиной, я услышал из-за закрытой в комнату двери. номер незнакомый, так что я долго не решался поднять, но всё же сделал это. на том конце оказался старый приятель, заведший слишком уж громкий и позитивный разговор о том, как давно меня не видно. выслушав несколько совершенно «бесценных» и пустых фраз о важности каждого момента нашей жизни, которые недостойно сливать в депрессию, я наконец дождался причины его столь неожиданного звонка. парню нужны были мои уникальные навыки продажи наркотиков. отрицательный ответ последовал чересчур быстро: я словно отдёрнул руку от обжигающего пламени. весьма хорошей идеей было бы и вовсе бросить трубку, но на том конце голос парня сорвался, умоляя о помощи. «я потерял все сбережения, сэмми, друг, понимаешь. за мной гонятся приятели марко, а если догонят, меня не будет в живых, слышишь, я в полной жопе». всё ещё не понимаю, почему это должно меня волновать, но затем он называет сумму, которую готов мне отвалить, и тут я становлюсь весьма уязвим. этих денег может хватить на пару месяцев беззаботного бытия, а может быть, на потрёпанную машинку для ноа.. мысль цепляется за мысль, превращается в бурный поток воображения, я за считанные секунды скусываю губу до крови и даю резкий положительный ответ. когда телефон безропотно ложится рядом, поглощая свет почерневшим экраном, я затягиваюсь вновь, всматриваясь в конец улицы, где дома пропадают за пеленой усилившегося дождя и вечерней дымкой. тишина, сковывающая, кажется, не только мыслительный процесс, но и физический, превращает меня в сомнамбулу. я едва ли могу здраво оценить на что подписался и чем это чревато.

одежда оказывается на мне незаметно, ноги сами выносят на улицу; я сажусь в машину и некоторое время продолжаю смотреть вдаль, словно пытаясь материализовать её образ прямо из воздуха; костяшки пальцев, вцепившихся в руль, белеют. ещё секунда, и я ору во всю глотку, не чувствуя ничего, – даже раздирающей горло боли, напряжённых до предела барабанных перепонок, стискиваемых давлением вен на шее. замолкая, я дожидаюсь, пока отголоски растворятся в автомобиле; завожу мотор и уезжаю по названному приятелем адресу.
несколько часов спустя машина сворачивает на незнакомую улицу пригорода сан-франциско. ночь размеренно вступает в свои права, погружая во мрак всё, что не способны одарить светом одинокие статуи фонарей. я сжимаю в руке клочок бумаги с адресом и слежу за номерами домов на почтовых ящиках; наконец, торможу возле нужного. мне навстречу от тени высокого кустарника, растущего вдоль забора, отделяется тощая фигура. накинутый на голову капюшон мешает разглядеть черты лица, но мне и не нужно знать — я здесь, чтобы сунуть в потную ладонь пакетик таблеток и получить взамен скрученные в трубочку банкноты. но мой клиент решает подать голос.
— я последний в твоём списке? — он сиплый, прокуренный, от парня пахнет каким-то старьём, и мне чертовски хочется вернуться в машину и свалить отсюда как можно дальше.
— какое тебе дело? — сухо отвечаю.
— думал, захочешь в гости зайти.
он сдёргивает с себя капюшон, и в осунувшемся серо-жёлтом лице с чернеющими синяками под глазами я не без отвращения и ужаса узнаю своего некогда хорошего знакомого. не знаю, что сказать; слова застревают в глотке, как зубочистки, острыми концами пронзая мягкие ткани.
— не ожидал увидеть тебя.. таким.
он усмехается и тут же захлёбывается диким кашлем, раздирающим его лёгкие в клочья и орошающим ладонь, которой прикрывается, брызгами крови.
— я бы тоже не ожидал, — наконец отвечает он, искажая лицо болезненной улыбкой. — ирония судьбы, да?
мне с трудом удаётся не погрязнуть в воспоминаниях; я выдираю себя из них силой, застёгиваясь на все молнии внутри себя. деньги, сжатые в ладони, медленно начинают жечь кожу, словно раскалённый уголёк. я сую их ходячему трупу, разворачиваюсь и меньше, чем через минуту уже на огромной скорости выезжаю из богомерзкого района с непреодолимым желанием отмыться, стереть с себя эту желчь, грязь, отвращение.. втапливая педаль газа в пол, я вижу перед собой лицо ноа, которое помогает мне ощутить внутри что-то живое, тёплое, настоящее; больше всего на свете я мечтаю прикоснуться к ней, тихонько вдохнуть запах её волос, увидеть лёгкую улыбку на губах, поцеловать..

когда чей-то силуэт возникает перед несущейся машиной на проезжей части, я едва успеваю вывернуть руль и вдать по тормозам. единственное, что вижу в этот кратчайший, безумный и оттого растянувшийся до бесконечности момент, — это большие оленьи глаза, в который раз полные ужаса; родные глаза, которые я так часто заставляю выражать страх.
боковым зрением вижу, что она всё-таки успевает отскочить, тем самым защищая себя от удара задним бампером, когда машину выворачивает и несёт в ближайшее дерево. тормоз вжимать уже некуда, шины свистят невыносимо громко, звук заполняет всё вокруг; я не успеваю сообразить, не успеваю и напугаться. капот со скрежетом сминается, встретившись с непоколебимым стволом, меня бросает на лобовое стекло; кажется, я ощущаю, как хрустят рёбра под давлением руля.
удар оказывается не таким уж и сильным, однако я не привык пользоваться ремнями безопасности, так что, когда вылезаю из покорёженной тачки, тело ломит от непривычной боли, а правая сторона лба саднит от соприкосновения со стеклом. меня шатает, но я всё же стою на ногах и несусь к ней, оставшейся лежать на асфальте; она дрожит, её всё ещё сковывает леденящий ужас неизбежности, так что я опускаюсь с ней рядом, сгребаю в охапку и начинаю укачивать, словно малое дитя, нашёптывая слова успокоения. но оно не торопится приходить, хоть мне и спокойней от того, что она сжимает мои руки вместо того, чтобы оттолкнуть. она наконец-то показывает мне своё личико, подносит ладонь к моему виску, пытается стереть вязкую кровь. сознание потихоньку мутнеет, меня начинает тошнить, но это всё ерунда. всё на свете такая ерунда..

глубокой ночью она меняет компресс на моей голове, шепчет что-то, когда я морщусь или еле слышно стенаю от боли. под вымокшей насквозь футболкой космические разводы на всю грудную клетку; она нежно, любовно, втирает в них мазь. я несколько раз произношу её имя и возвращаюсь в небытие.

мы стараемся об этом не заговаривать, пока я прихожу в форму. она очень бережно, но всё же слегка отчуждённо ухаживает за мной, вновь все силы бросая на то, чтобы мне было комфортно; забывая о себе и других; но оставаясь холодной и неприступной. я пытаюсь сделать хоть что-то: невпопад обнимаю, стараясь на мгновение продлить близость, но она ускользает без резких движений; хочу поцеловать, а она смотрит снисходительно и позволяет только коснуться скулы, виска, но не ближе, не дальше, не глубже. я вновь хочу закрыться в машине и орать.
но вместо того пытаюсь расстегнуть свои молнии и попытаться вновь стать ей другом.

мир за открытым на распашку окном утопает в молочной дымке тумана. улица напоминает концертный зал, где сожгли слишком много фаеров, но до сих пор не проветрили. дымка кажется лёгкой, но всё же почему-то словно утяжеляет меня, сидящего на подоконнике. на уровне третьего этажа он становится таким густым, что не позволяет даже заняться любимым делом — подсматриванием за соседями из дома напротив. в гостиной выключены все лампы, освещение дарит лишь экран телевизора, показывающий какой-то старинный чёрно-белый рождественский фильм. (ноа настояла, чтобы мы его смотрели, но сама теперь свернулась калачиком на диване и сладко посапывала.) я ловлю себя на мысли, что больше не могу смотреть на неё, не испытывая боли или хотя бы какого-то инородного, неприятно тянущего в груди чувства. и это происходит даже тогда, когда момента более мирного моя квартира в течение её присутствия ещё не переживала.
вернувшись в гостиную, я осторожно накрываю ребёнка мягким пледом, в котором она сразу же заёрзала и даже пару раз довольно причмокнула (видимо, ощутив, как покалывают согревающиеся пальцы на ногах). выключать телевизор не стал: был в этом свете и бликах на стенах свой антураж, от которого не хотелось избавляться.
время понеслось с сумасшедшей скоростью, когда я сел за рабочий стол и окружил себя десятками записей, которые не обновлялись уже несколько недель. безумие, что воцарило в моём мире с появлением ноэлль, не позволяло даже мысли допустить о том, чтобы сесть и спокойно поработать. или хотя бы заняться ничем не обязывающей ерундой, чтобы расслабить мозг и таким образом ненавязчиво настроить его на рабочий лад. я начинал думать только в условиях максимального одиночества и совершенной душевной безысходности, от которой другие люди чаще лезут в петлю или шагают из окна. я вдохновляюсь неизбежностью. но не в этот раз.
сколько точно прошло минут/часов/лет, я не знаю. на улице и прежде было достаточно мрачно, да и я не привык следить за происходящим вне своего кокона. внутри же было тепло и уютно: горела небольшая настольная лампа, в наушниках звучала любимая музыка, в руках сжимался карандаш, грифель которого то и дело ломался от чрезмерно активных действий. я так погрузился в себя, что совершенно забыл о том, что вокруг что-то существует. поэтому когда рядом со мной вдруг образовалась чья-то тень, а затем шею защекотали пряди мягких волос, я вздрогнул всем телом, вырвал наушники и отъехал от стола на кресле, испуганно глядя на возмутителя спокойствия.
— господи, ноэлль, я... по правде, забыл, что не один в квартире.
она несколько грустно улыбнулась, но потом склонилась над столом, всматриваясь в мою работу. я рисовал. сегодня меня накрыл очередной приступ фантазийного бреда, которым я выражал свои мысли и чувства, и впервые за последнее время это было что-то, похожее на настоящее искусство, а не на искажённые представления о мире заядлого психопата. линии на бумаге всё ещё слишком яркие, жирные, много раз повторяющиеся, отчего выглядят неестественно, но всё же это не так плохо.
— приятно видеть, что ты больше не пытаешься изобразить мой портрет всеми подручными средствами, — язвительно сообщила ноа и поцеловала меня в макушку. я предпочёл расценить это как комплимент.
она устроилась в углу, на кровати, включила маленькую лампочку и взяла в руки книгу. я повернулся обратно к своим демонам и невольно улыбнулся, возвращая на место наушники. такой наш с ней мир мне нравился уже больше.

как-то поздним вечером она прошмыгивает в комнату после душа совершенно обнажённая: я вижу блеск влажноватой кожи в тусклом свете из окна; ловко запрыгивает в кровать, где я уже бог знает сколько лежу по её наставлению не вставая, поворачивается лицом к стене, еле-еле накрывается одеялом и замирает. некоторое время я так же недвижим, как она, но вскоре безмерная нехватка тепла, её тела, нежности кожи охватывает меня с головы до пят, и я бесцеремонно хватаю её в кольцо рук, накрываю ладонью грудь, утыкаюсь носом в шею, прижимаюсь к ягодицам неспособной оставаться в покое частью тела... и вновь замираю. голой же грудью ощущая её острые лопатки, животом мягкость изгиба поясницы, я вдыхаю сводящий с ума запах геля для душа да каких-то кремов и с трудом сдерживаю себя. живот скручивает нещадно; стоит на мгновение прикрыть глаза, как я вижу продолжение картины. но она так тоненько, едва уловимо сипло вздыхает, очевидно напряжённая уже давно знакомым чувством, а потом произносит тихое и сдержанное «сэм», после которого обвивает мои руки своими, слегка выгибается ягодицами мне навстречу (только чуть-чуть, чтобы ни в коем случае не переступить невидимую, ею же построенную границу) и дышит надломанно, неровно. если уж я мог бы быть в чём-то уверен, так это в том, что она хочет меня едва ли меньше, чем я её. однако стоит мне дать себе слабину, опустить ладонь на живот и недвусмысленно попытаться коснуться своей девочки между ног, как она съёживается и отстраняется. и снова покрывается инеем, обдавая меня прохладой, контрастируя с моим непобедимым жаром (то ли от жажды, то ли от остаточных болей). я стискиваю зубы и кулаки, но смиренно опускаю руку на её плечо, и вот мы уже вновь отдаёмся морфею.
на утро я просыпаюсь от топота ног, которыми она старается бесшумно шлёпать по деревянному полу в поисках одежды. я успеваю разлепить один глаз ото сна, чтобы увидеть как её тоненькое тело утопает в моей огромной бесформенной толстовке. ворот её столь широк, что открывает взору ключицы, а длина идеальна для того, чтобы не надевать шорты. я любуюсь ею, пока она завязывает волосы в хвост, выглядывая в окно, а затем мастерски притворяюсь спящим, чтобы она без задней мысли по привычке склонилась надо мной, провела пальцами по волосам и поцеловала в висок. всё, о чём я думаю дальше, — это что не достоин её даже на йоту.

тревожные звонки перестали поступать так же внезапно, как и начали; мир словно вновь отрезал меня от себя. и если быть честным вновь и до конца, это беспокоило даже больше, чем вероятность вновь влипнуть в неприятную историю. я старался не показывать своих чувств ноэлль, но порой казалось, что она видит меня насквозь. её взгляд временами напоминал тот строго-укоризненный, что так любила задействовать моя мать: это был взгляд человека, который «всё понимает и ни на что уже не надеется». словно я героиновый наркоман, а вокруг — сплошь специалисты по неизбежности моего состояния. нет, конечно, ноэлль ещё не ставила на мне окончательный и жирный крест, но...
я нуждался в её любви и нежности, одновременно потихонечку сходя от них с ума. самобичевание вышло на новый уровень, где мой мозг пытался доказать, что глупо считать себя слабаком, видеть только отрицательные стороны отношений, смотреть в мрачное будущее. он как бы намекал: всё будет ещё хуже, чем ты предполагаешь, но я бы советовал не думать об этом. и становилось ещё страшнее. кошмары одолевали реже, но были какими-то куда более глубинными, антиутопичными, сюрреалистичными. чтобы не повесить на ноа пару гирь с собственного сердца, я развернул миссию по её возвращению к нормальной жизни. первым шагом были непринуждённые разговоры о работе и учёбе: я предлагал свою помощь, как в старые добрые времена; фантазировал вслух о том, как буду возить её на занятия и забирать с них; разминал почву под тем, что называлось «бытом». она начинала подозревать, будто я собираюсь избавиться от неё. эта девчонка не даст мне спокойного житья...

если бы можно было начать всё заново, я не стал бы ничего менять. кажется, её интерес и привязанность ко мне строится ровно на том, что ей пришлось пережить. она самозабвенно читает статьи о мигрени, задаёт слишком много вопросов и порой окружает меня гиперопекой, но я не жалуюсь. мы выезжаем на побережье, останавливаем машину на вершине одного из холмов на высоте пары сотен метров над уровнем океана и глядим в горизонт. я мечтаю залезть к ней в голову и узнать всё, что там творится, излазить каждый закуток. кажется, у неё есть какой-то план, разгадка которого становится моей миссией номер один.
— хочу, чтобы ты продолжала заниматься тем, что приносит тебе радость, — начинаю я после того, как мы доедаем яблоки в карамели, купленные на рождественской ярмарке. она поворачивается и смотрит на меня недоверчиво, изогнув бровь. — ну, знаешь, чтобы компенсировать всё то дерьмо, что между нами происходит.
на её губах блестит патока, я невольно облизываюсь, глядя на них. она вздыхает так утомлённо, словно я уже несколько часов кряду играю одну и ту же пластинку. я поворачиваюсь к ней корпусом, стараясь не задеть руль и коробку передач; она успевает только удивлённо приоткрыть рот, который я тут же целую, потому что не могу больше терпеть и смотреть на эту сладость. её это заводит, видно невооружённым взглядом. последние несколько дней мне достаточно было коснуться невпопад, чтобы ощутить целый шквал гормонов, исходящий от неё, как жар от раскалённого солнцем песка. теперь же она вся подалась в мою сторону, кусаясь и хватаясь пальцами за мои коленки. я словно на автомате запускаю руку ей в волосы, обхватываю тонкую шею; разрываю поцелуй, мягко сталкивая нас лбами; перевожу дыхание, закрыв глаза.
— кажется, ещё чуть-чуть и мы сгорим. на раз-два-три.
но и этому суждено кончиться. и мы возвращаемся в холодную пустую квартиру, чтобы раздеться, лечь рядом и разглядывать лица друг друга в полутьме. а затем заснуть так, словно ничто плохое больше с нами не случится.

Отредактировано Sam Remedy (2016-12-21 02:56:15)

i know you stay true when my world is false, everything around's making time a chaos
i always seek you when my sight is lost, everything around's making time a chaos
если бы в моих силах было задержать мгновение, я бы сделал это не задумываясь. в жизни (особенно моей) заведено так, что ни одно фаза не может длиться бесконечно, а уж если говорить о чём-то, очень слабо напоминающем белую полосу, можно и вовсе на пальцах время пересчитать (и вряд ли это будет время, измеряемое годами). сколько прошло с того момента, как я неистово сжимал ягодицы ноа на заднем сиденье своей потрёпанной машинки, до той части, где снова начали происходить стрёмные события? ничтожно мало. и этим фактом я был откровенно обескуражен: неужели всё хорошее, что попадает ко мне в руки, как по волшебству просто обязано превратиться в говно?
всё началось с очередного звонка, раздавшегося под рождество. диалог получился не длинным, но насыщенным; пришлось запереться в ванной, чтобы по всей квартире не разносился звонкий девичий голос из трубки. уже минут через пять уговоров я принял приглашение на вечеринку в местном клубе, который совсем недавно стал собственностью нашего с ноа общего знакомого. разумеется, я сам даже не представлял, на что согласился. во мне тогда было маловато здравого смысла, а желание вывести свою тушу и прекрасную ноэлль в люди сводило его количество с нулю.

— у тебя найдётся какой-нибудь наряд на рождественскую вечеринку? — как бы невзначай поднял я тему за ужином. мы уплетали заказанную пиццу и тыкали друг в друга измазанными маслом пальцами, хихикая, как дошкольники. бедняга чуть не поперхнулась, но всё же кивнула, явно мысленно прикидывая весь свой гардероб. потом она ещё много раз спрашивала, куда мы пойдём и кто там будет, несколько раз меняла своё решение, немного психовала, но всё же... всё же чай икс настал.
когда я сидел на банкетке возле входной двери и нервно барабанил пальцами по деревянной поверхности, то и дело поглядывая на часы, она производила «последние приготовления» в ванной комнате. (я же не особо запарился, натянув на себя привычную толстовку на молнии, чёрные джинсы с белыми кедами и, пожалуй, лишь слегка уложив волосы и воспользовавшись одеколоном.) за мгновение до порыва сгрести её в охапку и посадить в такси недокрашеной, она неслышно появилась в холле, едва заметно шаркнула ножкой и наконец обратила на себя моё внимание. подняв с пола взгляд, я мог тут же уронить туда челюсть и всё своё достоинство, потому что стоящая передо мной девушка была совсем не похожа на ту, что я знал уже много лет. то была принцесса, весь внешний вид которой словно кричал о том, что ей не место рядом с таким оболтусом, как я. лёгкое платье напоминало первый снежный покров — так аккуратно и плавно его линии накрывали угловатые изгибы моей юной леди; волосы как бы небрежно убраны в невысокий пучок, из которого они вьющимися локонами ниспадают на ключицы; аромат, следующий за ней тонкой интригующей ноткой, способен заполнить сознание любого, кто попадёт в его облако... нет, она точно должна была отправиться на роскошный бал и стать королевой вечера, а не тащиться со мной в паршивый клуб, где в неё скорее станут тыкать пальцем, словно в зоопарке, чем молча восхищаться. от нахлынувших эмоций у меня задрожали руки, но я всё же коснулся ими её хрупкой шеи, приподнял за подбородок сгорающее от скромности личико, оставил мягкий поцелуй возле носа.
— ты так прекрасна, — шёпот нарушил тишину, и она вздрогнула, когда я поправил бретельку платья, холодными от нервов пальцами случайно коснувшись тёплой кожи. — тебе со мной не место.
она улыбнулась с укором во взгляде, и на миг мне показалось, что её образ сошёл с великолепной картины эпохи восемнадцатого века. следовало послушаться инстинкта и остаться дома, сохранить её здесь и сейчас — такой чистой, свежей, незапятнанной и нетронутой наглыми похотливыми взглядами бесцеремонных петухов. но она вдруг весело улыбнулась, чмокнула меня в скулу, взяла под руку и направилась прочь из квартиры.

такси выплюнуло нас наружу прямо возле входа в клуб. снаружи помещение было украшено сотнями неоновых лампочек и новогодних украшений, при виде которых ноа вцепилась в рукав моей кофты пуще прежнего, а глаза у неё засияли, словно у ребёнка, стоящего на пороге гостиной перед получением подарков. внутри меня стало немного теплее, лёд словно начал подтаивать, а бдительность медленно уступала место уверенности.
очутившись внутри, мы тут же попали в водоворот увеселительных мероприятий. заприметив парочку, аниматоры всучили нам в руки по бокалу шампанского и мягко подтолкнули под омелу, где многозначительными взглядами и подмигиваниями заставили меня поцеловать ноа, что было мгновенно запечатлено на гигантскую профессиональную камеру в руках шебутного фотографа.
едва мы смогли отвязаться от их внимания и пробраться поглубже в зал, как люди стали бросать на нас взгляды, а потом и шептаться со своими друзьями. этого я опасался больше всего, поэтому вцепился в руку ноа и сильнее надвинул на лицо капюшон, будто это могло скрыть ото всех наше присутствие. ведь основной фурор производила именно моя спутница, сияющая неоновыми цветами своего платьишка, словно полярная звезда среди заблудившихся тусклых звёздочек. мы двигались к бару, то и дело сталкиваясь с кем-то, касаясь незнакомцев и незнакомок, оглушаемые музыкой... я ощущал, как начинают пульсировать виски от напряжения: вновь возрастало желание укрыть ноа от чужих глаз. моя и только моя.
прошло, наверное, всего минут десять. мы осушили врученные на входе бокалы, я заказал пару коктейлей с ромом, и теперь ещё сильнее ощущал себя не в своей тарелке, ожидая, когда наконец подействует алкоголь. ноа всё время кому-то улыбалась, пританцовывая возле барной стойки; её взгляд устремлён в толпу танцующих, словно она пыталась отыскать в ней знакомые лица (но при местном освещении это сложновато, даже если столкнуться с приятелем нос к носу); я чувствовал, как она взволнована, но не совсем понимал, с чем это связано.
— может, хочешь потанцевать? — спросил я, пытаясь перекричать музыку. она вдруг взглянула на меня так восторженно, а потом закивала... я и подумать не мог, что ей всего лишь хочется присоединиться ко всеобщему веселью. я улыбнулся не без тени сомнения. — без меня справишься?
она снова кивнула и через минуту уже растворилась в толпе. я нервно допил свой коктейль, следом за ним заглушил два шота текилы и двинулся в обход.

сперва я не узнавал людей, которые улыбались мне или даже окликали по имени; некоторые лица казались смутно знакомыми, но их имён я бы ни за что не вспомнил; а потом меня столкнуло с тем_самым_новоиспечённым владельцем клуба, который так вытаращился на меня, что казалось, его глаза вот-вот повылезают из орбит.
— сэм, это что, и правда ты?! — я удивлённо вскинул брови: можно подумать, меня тут все давно считают мёртвым. — сестра, конечно, сказала, что ты принял приглашение, но я не поверил, что увижу тебя... в людях. — он широко улыбнулся, обнял меня и похлопал по спине, словно старого фронтового приятеля. — а где же твоя дама? ты ведь пришёл сюда с ротшильд, я прав? — он даже в лице поменялся, когда спросил про ноа: облизал пересохшие губы и заискивающе осмотрелся за моей спиной.
— о да, она прямо сейчас взрывает танцпол, — с какой-то неправильной гордостью заявил я. — вся братия здесь?
— конечно! они будут рады вас увидеть, присоединяйтесь! столик в дальнем углу, — он указал за барную стойку, и я тут же идентифицировал чуть ли не всю свою старую компанию. приятель заговорщицки подмигнул и скрылся в туалетных комнатах.
я же вернулся в зал, где попытался отыскать ноа, но не успел и глазом моргнуть, как кто-то налетел на меня со спины с радостными воплями. это была сестра ретировавшегося стэна — джеки, чьё приглашение я и принял пару дней назад. она что-то восторженно говорила, схватив меня за руку и уводя в сторону того_самого столика. ещё несколько стопок текилы, чрезмерное внимание, и меня стало бросать в жар. (неужто алкоголь всё-таки соизволил сработать?)
— ого! — воскликнул кто-то из ребят, показывая рукой в толпу. — сэм, это что, твоя?
я не сразу понял, что он имеет в виду, но затем взгляд выхватил светящееся платье ноа, а следом и всю владелицу. находясь среди кучи людей, она задорно и беззаботно двигалась под музыку, держа в руке полный неизвестно чего стакан, улыбалась и временами перекидывалась словами с девчонками и парнями. оставалось загадкой, как ей удалось так быстро стать центром вселенной, но меня это заботило многим меньше, чем совершенно неприкрытый интерес трущихся вокруг неё представителей мужского пола.
— а она хороша... — задумчиво протянул мой сосед под дивану. — совсем выросла девочка.
а ведь действительно. ноэлль казалась такой раскрепощённой, живой и активной... я не мог оторвать от неё глаз.
— выпьем за прекрасную молодость! — прогремел кто-то неподалёку, и у меня в руках оказался незнакомый напиток. все чокнулись, крикнули «ура!» и пустые стопки с грохотом опустились на стол. крепкий алкоголь приятно согрел внутренности, быстро всосался в кровь и разнёс по телу уверенность, силу, бодрость. но было и кое-что ещё... секретный ингредиент, о котором мне никто не сообщил.
продолжая издалека наблюдать за своей спутницей, то и дело появляющейся в поле зрения, я не замечал, с каким интересом на меня поглядывает добрая половина компании. ребята иногда касались моего плеча, обращая на себя внимание, заводили стрёмные разговоры, а сами всё время следили за переменами в моём поведении. но, видимо, я их ожиданий не оправдывал, поэтому вскоре прозвучал ещё один тост, и во мне оказалась повторная, возможно усиленная доза секретного ингредиента. некоторое время я был увлечён диалогом с джеки, а потом она мягко сжала моё предплечье, как-то странно улыбнулась и потянула прочь с диванчика.
стоило мне встать, мир вокруг заиграл совсем иными красками. меня сильно шатнуло в сторону, но джеки лишь хихикнула и крепче схватила меня за руку; музыка стала словно привлекательнее, цвета вокруг приятнее глазу и насыщенней. всё превращалось в нечёткое месиво: танцующие, пьющие, хохочущие люди становились яркой разноцветной массой, и это почему-то заставляло меня глупо улыбаться. джеки ловко лавировала между людьми, уводя нас в сторону тех_самых туалетов, а я словно бы и не понимал, что происходит, пока вдруг не очутился в запертой изнутри кабинке прижатым к стене. джеки манипулировала мной как только ей хотелось: мои руки убедились, что под её короткой юбкой нет белья; её язык проник в мой рот так настойчиво, что я чуть не задохнулся; она неистово кусала и посасывала мочку моего уха, не переставая шептать какие-то пошлости. «как же я давно хотела попробовать тебя на вкус, ремеди», — слышалось словно сквозь толщу воды; «все уже давно знают, что у тебя между ног, даже эта курица ротшильд», — продолжала она, расстёгивая ширинку. — «а я была слишком маленькой для тебя». я хватался за стены, которые казались такими узкими и тесными, как хватал ртом воздух, но не мог выдавить ни слова. «а теперь я в самом соку, да, сэмми?» — она облизывает мои пальцы и направляет их в себя, запрокидывая голову и издавая громкий стон, когда получает то, чего хочет. впервые в жизни я ощущаю себя запертым внутри собственного сознания не своими демонами, а каким-то сильнейшим наркотиком, смешанным с транквилизатором; его действие настолько неовратимо, что я в прямом смысле не способен на разговор, а сопротивляться действиям малолетней шлюхи и вовсе задача невыполнимая. и только когда она опускается на колени и томно вздыхает прежде чем взять у меня в рот, я изо всех сил бью себя по щеке.
— прекрати. этот. цирк. — выговариваю я с трудом, поднимая её за волосы и отшвыривая на унитаз. она болезненно морщится и пытается удержать меня в кабинке, но я уже сумел открыть дверь, застегнуть штаны, оглядеться по сторонам и убедиться, что знакомых лиц здесь нет. — ноа...

мне так страшно, всё тело колотит от гнева и ненависти. если эти уроды накачали меня, что же они могли сделать с моей малышкой? я вырываюсь из люминесцентного коридора в зал, расталкиваю народ бесцеремонно, локтями. ноа сидит на диване в окружении моих некогда приятелей: в руках бокал, на губах расслабленная улыбка, взгляд затуманен, платье задрано выше приличного. я рывком поднимаю её, бокал падает и разбивается вдребезги. она смотрит на меня недовольно, обиженно, словно я прервал великое веселье. так и хочется дать ей пощёчину, привести в чувства...
— ещё раз увижу вас рядом с ней, убью, — шиплю я, всё с тем же трудом выговаривая слова. ноа еле стоит на ногах, но пытается вырваться из хватки.
— погоди, сэмми, ты что так быстро? — за спиной раздаётся елейный голос джеки. — я должна показать малышке ноэлль кое-что.
эта сука достаёт из сумочки телефон, экран его вспыхивает и демонстрирует ноа фотографию, сделанную, очевидно, из соседней кабинки туалета, где меня едва не склонили к измене: моё весьма безмятежное лицо ни с чьим не спутаешь, как и самодовольное лицо джеки, сидящей на коленях и властно сжимающей мой член в ладони.
ноа вырывается так резко, что я не успеваю среагировать. она не кричит, не задаёт идиотских вопросов. только на глазах её, пусть и затуманенных бог знает чем, проступают слёзы, а рука поднимается мгновенно и оглушает очередной в этих больных отношениях пощёчиной. через секунду её след простыл. а я больше не контролирую свою злость.
телефон потаскухи летит в голову ублюдка, сидевшего рядом с ноа. с его лица удивительно быстро стирается самодовольная ухмылка, он орёт от боли. двое хватают меня за руки, а третий подлетает, чтобы с разгона вдарить по скуле. я вырываюсь с лёгкостью, но не иду в нападение, а выбегаю из проклятого клуба и на всю улицу ору самое родное имя на свете, пока лёгкие не стискивает невыносимо обжигающая боль, а голос не пропадает за хрипами.

я сворачиваю в переулок по наитию, надеясь, что она не села в первое же такси, и оказываюсь прав: в квартале от клуба, за мусорными баками я обнаруживаю её, совершенно разбитую, сидящую на корточках, прислонившись к грязной стене, и ревущую в голос.
— милая, родная, это всё неправда, — причитаю я, пытаясь поднять её. — умоляю, верь мне, эти ублюдки накачали меня, и тебя хотели накачать, а потом пустить по кругу в подсобке, ноа, верь мне.
это не работает, она продолжает реветь, разрывая моё сердце в клочья.
— эта мразь твоего волоска не стоит, ноэлль, умоляю, посмотри на меня... они ответят за всё.