Для человека, обычно плюющего на все, что происходит за пределами его бара, я слишком сильно поддаюсь твоему настроению. Будто бы ты обладаешь способностью передавать его тем, кто находится в достаточной близости, чтобы ощутить то же тепло, что исходит от твоей души. Я знаю, что ты совершенно не похожа на тех женщин, с которыми мне доводилось общаться раньше. Говоря «общаться», я имею в виду слишком многое. Например, сидеть за столиком дорого ресторана, где чувствуешь себя неуютно из-за излишней помпезности и слегка разочарованно из-за смехотворного размера порций, от чего приходится постоянно ерзать на стуле или в сотый раз рассматривать меню с таким важным видом, словно запредельные цены совсем не заставляют мозги усиленно сжиматься в попытке сосчитать итоговую сумму в чеке. Или же лежать в одной постели, докуривая сигарету и слушая жалобы на все в этом мире, серьезно, абсолютно на все. На то, что в ближайшем бутике нет подходящего наряда для завтрашнего ужина у семьи, или что с утра какой-то олух, проезжавший мимо, обрызгал новые замшевые сапожки из огромной лужи. И еле сдерживаешься, чтобы не сказал, мол, не надо было так близко к обочине стоять, родная. Плохое это дело, знаешь ли. Все это напоминает мне о том, что ни одни мои отношения не приносили мне удовлетворения, и я не имею в виду физическую близость, само собой. С этим дело, как оказалось, куда проще, чем с пресловутым единением душ, о котором все кричат на каждом углу, но которое я ни разу в своей жизни не испытал. И с трудом могу сказать, что вообще когда-либо в своей жизни любил хотя бы какую-то женщину. Даже мать не удостоилась этой любви, но в этом не моя вина, скорее, а ее. А так, чтобы сходить с ума, не зная, где она и с кем, чтобы проводить за бессмысленными телефонными разговорами несколько часов, или чтобы бежать через всю ярмарку и принимать участие в сомнительном по моему скромному мнению мероприятии лишь для того, чтобы добыть для нее плюшевую игрушку – такого не было. Раньше.
Повинуясь еще одному твоему желанию, я иду следом в сторону небольшой сцены, на вид такой бедной, что я уже мысленно представляю, как под ногами скрипят доски, из которых она сложена. На ней сидит какой-то молодой парень, перебирает струны, и я с долей зависти смотрю на него, вспоминая свою молодость и то, как впервые взялся за гитару, как осваивал игру самостоятельно, без чьей-либо помощи и пока отца не было рядом, потому что он не хотел, чтобы я становился музыкантом, и я в определенном плане понимал и даже разделял эту точку зрения, но в конце концов не удержался от того, чтобы взять гитару в руки. Отец говорил, что слух у меня в мать, что они познакомились, когда она пела в баре, что он не мог отвести глаз от девушки в отвратительном оранжевом платье, которое уходило на второй план, стоило ее мелодичному голосу снова запеть. Спустя годы я наконец понял, почему моя страсть к музыке так выводила его из себя. — Понимаю. — Отзываюсь я, отводя взгляд от парня с гитарой. Смотрю снова не тебя, ты улыбаешься и выглядишь довольной, от чего мне становится теплее на душе. Не привык испытывать именно таких ощущений и пока не уверен, хорошо ли мне дается роль эдакого романтика, но определенно мне нравится то, каким я становлюсь рядом с тобой.
Ты садишься за свободный столик, мягкий свет фонаря над нами красиво падает на твои волосы и очерчивает их контур, в то время как панда оказывается в центре стола, и ты задумчиво всматриваешься в игрушку, заставляя меня усмехнуться этой более, чем забавной картине. Любовь женщин к мягким игрушкам все еще вызывает у меня кучу вопросов, хотя кто знает, может, я бы вел себя точно также, если бы ты вручила мне фигурку какого-нибудь раритетного автомобиля. Все мы немного дети. — Я вообще не верю в совпадения. — Киваю на твои слова и наконец начинаю пить уже слегка остывший напиток. Он уже не в силах обжечь горло, но все равно приятно разливается вниз, доходя до желудка. Мысль о совпадениях кажется мне интересной, хотя бы потому что я уже не раз говорил, что в подобные вещи не верю от слова «совсем». Даже наше с тобой знакомство произошло совершенно не случайно. Ты знаешь об этом, потому что я признался, что захотел подойти к тебе, как только увидел. Это правда, точнее, лишь ее половина. Душа ушла в пятки, стоит мне снова вспомнить истинную причину того, почему в тот вечер я заметил тебя, почему подошел зачем завел с тобой разговор. Ты не должна знать о том, что на самом деле я просто преследовал цель, не знаю, что именно ударило мне тогда в голову, алкоголь или очередная скуренная папироса, но я решил попытать удачу и сделать то, чего, судя по всему, не удалось сделать моему отцу – вернуть Мэрил Хаксли (черт ее знает, какую фамилию она носит теперь) в свою жизнь. И зачем мне это все? Для чего ищу лишних проблем на свою голову, ради чего так нагло пользуюсь твоим доверием, если знаю, что эта затея ни к чему не приведет? Во мне, видимо, все еще живет обиженный мальчишка, которому не хватило материнского внимания в детстве. Уж вряд ли мне удастся заполнить ту дыру, что образовалась с ее уходом, так зачем продолжаю эту игру? Впрочем, игрой я бы не смог назвать это. Быть может, в самом начале, но не теперь. Сейчас все зашло настолько далеко, что я понимаю, каким дураком был все это время, но отчасти я даже этому рад, ведь не закрадись мне тогда в голову та дурная мысль, я бы не познакомился с тобой. А теперь все, чем стало мое существование, это ты и вот такие тихие прогулки, от которых я не готов отказаться ни за что на свете. И уже плевать я хотел на личные драмы с бросившей меня матерью, ведь единственное, что неожиданно стало важным, это ты, Эйлин Фитцджеральд. Ты и твои очерки в газете, твоя острый язык, твой невероятный ум. Я немного напуган тем, как стремительно ты вошла в мою жизнь с моей же подачи. Но, знаешь что? К черту все.
— Я не говорил тебе, но впервые взял гитару в руки, потому что увидел старое фото, на котором мои отец и мать. Она держит гитару и что-то поет. Отец редко говорил о ней, но я знаю, что в молодости она увлекалась музыкой. Потом она кардинально изменила свою жизнь. — Пожимаю плечами, отпивая еще немного из стаканчика. Ты внимательно слушаешь, как и всегда. То ли это привычка хорошего журналиста, то ли тебе действительно интересно. Как бы там ни было, это первый раз, когда я делюсь с тобой чем-либо, связанным с Мэрил. Ты понятия не имеешь, что хорошо знакома с женщиной, из-за которой жизнь моего отца, да и моя тоже, полетела в бездну, и сейчас я в который раз понимаю, что знать об этом тебе не нужно. Где-то внутри меня сидит голос, который говорит о том, что мне давно пора открыть тебе всю правду, сбросить груз с души, так сказать. Но он же напоминает, что сделав это я, возможно, навсегда тебя потеряю. Как я уже говорил, для меня этот вариант неприемлем. Я допиваю глинтвейн и бросаю стаканчик в близстоящее мусорное ведро. Затем растираю ладони друг о друга, они изрядно замерзли на ветру, и жестом указательного пальца прошу тебя подождать, снова. Ты решишь, что это привычка у меня такая – вечно куда-то сбегать. Отчасти это правда, я нигде не задерживаюсь надолго. Но не в случае тебя, обещаю.
Oscar Isaac - Never Had
[float=left][/float]Буквально через минуту я возвращаюсь к тебе с гитарой в руках. Я отдал за возможность сыграть тебе всего два бакса, если бы тот парниша попросил больше, я бы дал ему хоть сотню. — Еще немного, и ты решишь, что я всегда такой исполнительный. — Я смеюсь, потому что ты должна быть не на шутку обеспокоена уже прямо сейчас. Да, можешь начинать волноваться, ведь я готов сделать все, о чем ты попросишь. — Так, дай ка подумать… — Я сажусь перед тобой на край стола, ноги ставлю рядом на скамью, на которой ты сидишь. Начинаю перебирать струны, проверяю, хорошо ли настроена гитара. И начинаю играть. Плавно, спокойно, словно ветер не бьет в лицо, заставляя опускать голову вниз, а десяток зевак, проходящих мимо, не начинают останавливаться, образуя небольшое сборище возле нас. Я просто пою тебе, я играю так же, как делаю это по вечерам в своем баре, только, знаешь, сейчас все совсем иначе. Я делаю это с таким упоением, что действительно перестаю замечать все, что происходит вокруг нас. К тому моменту, когда я доигрываю первый куплет, вокруг нас собирается уже человек двадцать. Они стоят и слушают, кто-то даже пытается найти емкость, куда нужно класть монетки, это меня смешит, но я не перестаю петь и попутно бросать в твою сторону взгляд. Я пою о тебе в каком-то смысле, ты действительно лучшее, что со мной происходило, и лучшее, чего у меня никогда по-настоящему не было. Я, пожалуй, болван, который не заслуживает и доли твоего внимания, но ты почему-то все еще здесь, смотришь, качаешь головой в такт, твои губы расплываются в улыбке, а щеки краснеют, и я могу поклясться, дело вовсе не в температуре воздуха.
Я доигрываю песню, последние аккорды разносятся по улице, а затем десяток ладоней в одобрительных аплодисментах завершают мое выступление. Я поднимаюсь с места, отдаю гитару парню, который давно стоял среди толпы, и возвращаюсь к тебе. Люди расходятся, мы снова остаемся вдвоем, и я сажусь на скамейку, которую сам же запачкал подошвой обуви три минуты назад. Не слишком думаю о последствиях, как-то я к этому не привык. — Ты замерзла. — Констатирую я, протягивая руки в твою сторону и пытаясь поправить твой шарф таким образом, чтобы он лучше закрывал шею. Не хочу, чтобы ты заболела. — Скажи, что это не худшее, что ты слышала в жизни. Тогда я почти прощу себе, что накосячил в паре мест. — Или нет. Прощение вообще штука сложная, и я не думаю, что заслужил его, во всяком случае, если говорить вовсе не о песне, спетой слегка фальшиво из-за севшего от холода голоса. — Ну а ему, — киваю в сторону медведя на столе, — хотя бы ему понравилось? — Усмешка не сходит с моих губ, и я вдруг так некстати бросаю взгляд на твои. Решительно отодвигаю в сторону любые мысли о том, чтобы тебя поцеловать, потому что тогда дороги обратно не будет, и я окончательно потеряюсь в тебе и во всем, что между нами происходит. Хотя, знаешь, позновато я спохватился.
Отредактировано Damian Huxley (2016-12-29 17:06:22)