RUNNIN' RUNNIN' RUNNIN'
AIN'T RUNNIN' FROM MYSELF NO MORE TOGETHER WE'LL WIN IT ALL
внешний вид.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
В горле, где-то посередине дыхательного пути, застряло сердце. Оно бьется бешено, толкает небо, заставляет кровь бежать по аортам с сумасшедшей скоростью. Сердце говорит, что надо жить — даёт импульс всему организму, сужает и расширяет сосуды. И стучится. Мозг отказывается действовать. Точнее, физиологически с ним все в порядке — сообщение между полушариями работает отменно, он даёт команды пальцам, но они не слушаются — трясутся нервной дрожью. Мозг физиологически живет и функционирует. Но сознание — сознание заполнено воспоминаниями, тяжелыми, как свинец.
Эта дата выбита в моей памяти — размашистый почерк на каменной плите: "Мелисса Деймон Трамп, прекрасная дочь, сестра и жена". Странность человеческого сознания заключается в зацикленности на одной вещи. Когда я увидел эту выбитую надпись на мраморном камне (мрамор — ее любовь, она окружала им себя в доме и в офисе, архитектурном бюро), я зациклился на последнем слове — начал жалеть, что здесь нет приписки "мать". Мы не успели завести детей. Мы даже не успели побыть мужем и женой: клятвенно произнесли друг другу "да" в конце августа, а 21 октября я смотрел на ее лицо и не видел там своей Лиссы. Кожа была как пергамент, натёртый воском от растопленный свечи — белоснежная, неживая, с просвечивающейся паутинкой прозрачных вен.
У хирургов есть правило — пациентами не должны быть ваши родственники. Это объясняется просто: во-первых, редкий врач сможет собственноручно взять в руки скальпель и провести им по телу своего близкого человека. Но это не самая важная причина. Редкий врач сможет выдержать и простить себя, если во время операции что-то пойдёт не так. Мелиссу привезли, когда она была ещё в сознании. Ее глаза были закрыты, и тщетно было добиваться от неё хотя бы фразы. Последний раз я слышал ее голос, когда прощался у ее офиса. Она выходила из машины и просила не задерживаться на операции вечером.
Какого черта ты не посмотрела по сторонам? Столько раз просил быть внимательнее. Очнись. Боже мой, почему ты никогда меня не слушаешь, Лисса!
Это был настолько обыденный день, что сводит скулы от воспоминаний. Утром я, не боясь опоздания, затащил ее с собой в душ, стягивая с ее плеч платье и иступлено целуя шею. Мы не успели позавтракать: я обещал, что искуплюсь ужином в ее любимом ресторане. Обмен улыбками, прикосновения пальцев к запястьям, губ к коже, взгляда к взгляду. На неё падало солнце — небо было чистейшее. Никакого плохого предчувствия, о котором пишут в книгах. Я не думал о плохом. Я думал, как сильно люблю свою жену и как хочу увезти ее подальше от города, вернуть наш медовый месяц, проведённый на озере в Швейцарии. Я думал, что впереди одна вечность на двоих — еще тысячи суток, проведенных друг с другом. Еще сотни ссор и сотни бурных примирений. Еще тысячи раз я буду вдыхать запах ее кожи, еще тысячи раз ее пальцы будут бежать по моим волосам. Еще тысячи раз.
Лисса, ты меня слышишь? Приходи в себя, слышишь? Слышишь? Открывай глаза. Любимая, я тебя вытащу. Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо...
Мой шёпот на разрыв не будил ее. Фибрилятор, заряжайте. На какое-то время я потерял ориентировку в пространстве. Я просил — я кричал — дать мне операционную сейчас же. Я вёз ее тело, по пути забирая медсестер. Слишком тяжёлые травмы от столкновения с водителем. И отек мозга, вызванный перепадом давления в теле. Я не мог никому ее доверить. Мне было плевать на слова коллег. А со мной никто не мог спорить — кто лучше сможет справиться с операцией на мозг? Я спасал сотни жизней — неужели я не справлюсь с самой ценной из них? Меня не могли остановить. Главный нейрохирург США с бешеным взглядом теряет хладнокровие, перестаёт быть профессиональным игроком, теряет хватку. Теряет кислород в лёгких. Я слышал, как мне говорили, что уже поздно, я чувствовал, как чьи-то руки держали меня за запястья. Минуту назад я с ровным дыханием, хоть и с туго натянутыми нервами, командовал анестезиологу. А в эту секунду, как сквозь плотную толщу воды, слышу странные слова "тромб", "отек", "давление", "организм не справился".
Она не могла не справиться. Она была Мелиссой — женщиной, которая взяла мою фамилию и обещала родить мне сына. Красивой, сильной, с безумной жаждой к жизни. И так просто — жизнь обрывается за доли секунд, когда не успеваешь выдохнуть и вдохнуть. Это моя вина, и я не могу думать иначе. Это моя рука держала скальпель, это мой голос давал команды, это моя жена лежала на том операционном столе — и это ее жизнь медленно выходила из нее.
Рамона. Ты слишком похожа на нее. Смотреть в твои глаза — чистейшее безумие. Прошло три года с того времени, и твой голос стал продолжением моего. Прикосновения твоих ладоней — как провод тепла через тела друг друга. Трудно дышать, когда ты смотришь. Ты чувствуешь нечто похожее? Сложно смотреть на тебя и видеть в твоих глазах ее взгляд. Но это проходит. Мне казалось, что я сойду с ума. Ты помнишь, как пару раз я называл тебя Лиссой, а ты вздрагивала, но делала вид, что все в порядке? А я помню, как тряслись руки, когда приходил к тебе на порог. Человеческое и доброе во мне говорили, что я поступаю правильно — я поддерживаю тебя в сложный период. Но разум шептал другое — это безумие. Я думал, что никогда с этим не справлюсь — не смогу смотреть на тебя без болезненных воспоминаний, без секундной остановки сердца. Взгляд — перестает биться — выдох — снова пускается в ход. Но все иначе. Я начал узнавать тебя настоящую. Три года — и мы уже можем позволить себе смех в стенах этого дома. Три года — и мы уже знаем друг друга почти наизусть. Три года — и я настойчиво гоню от себя мысли: ты в не влюблен, ты в нее влюблен.
Это же неправильно? так не должно быть? Мы идем наперекор нравственным доводам и совести? Хочу ответить нет. А еще хочу, чтобы прежде, чем я позволю себе лишнее, ты знала всю правду. От и до. Поэтому веду машину к твоему дому, привычно паркуюсь на заднем дворе и поднимаюсь по лестнице. — Рамона, — я быстро приобнимаю тебя и улыбаюсь. С тобой я улыбаюсь. — Как ты? Кое-что привез. — я выгружаю на стол вино в картонном пакете. У нее дома чувствую себя так привычно, будто знаю ее всю жизнь, а не это время. Когда я был женат на Мелиссе, я редко общался с ней. Но сейчас постепенно узнаю ее все больше.
Я сажусь на барный стул ее кухни. Смотрю с полуулыбкой, но она исчезает, как только я вспоминаю причину и повод этого визита. Мне нужно дать ей правду. — Ты не планируешь гостей сегодня? — задаю этот вопрос, глядя на нее. Волосы, взгляд — это все стало настолько близким, что мне сложно отвязаться. Пусть остановит, пусть попробует меня остановить — но я уже зашел слишком далеко в своих мыслях. — Я хочу кое-что рассказать тебе. Мы близко знакомы уже три года. И я многое говорил тебе. Но это слишком давит на меня, чтобы оставлять в стороне, делать вид, что ничего не было и ничего не происходит сейчас. Делаю паузу — пытаюсь понять по ее реакции, один ли я чувствую то, что происходит между нами.
</center></pre></div>
